— Ах ты… скотина, — выдал он, и Альтвиг ощутил, как быстро угасает дар. Определенно, всего лишь дар, а не ангельское волшебство. Горячий… теплый… едва заметный комок под сердцем, спустя минуту исчезнувший вовсе.
— Я тебя ненавижу, — сказал парень, стиснув кулаки и впервые в жизни использовав их, как оружие. Лицо Улума, и без того покрытое шрамами, послушно деформировалось под градом его атак. — И тебя, и отца Еннете, и Риге, и Ольто! Вы — высокомерные ублюдки! Вы отбираете у мира магию, вы убиваете невинных людей, вы…
Альтвиг не договорил. Его руки вспыхнули синим пламенем, и стало больно до крика. Немногочисленные зеваки поспешили убраться, из корзинки невысокой женщины выпал каравай хлеба.
Вот, значит, каково было Рикартиату. Удивительно, что он пошел на такое добровольно, желая кого-то спасти. Будь на его месте Альтвиг, он бы отступил и позволил разнести форт.
— Думаю, ты знаешь, — с трудом произнес Улум, — что за приговор услышишь. Нападение на инквизитора, публичное оскорбление братства… отцу Еннете будет очень интересно. Поднимайся. Мы немедленно идем к нему.
…Дальнейшее Альтвиг помнил смутно. Инквизитор вел его по узкому переулку, где было много железных ящиков и тяжелых досок. Они оказались в огромном зале, и Улум рисовал на полу углем. Парень удивился, поняв, что это — руны перехода. Получается, прибрежец освоил эльфийское волшебство? Удивительно, поскольку пять лет назад он едва мог связать потоки.
— Иди сюда, ты, — велел инквизитор, хватая Альтвига за обожженный локоть. — Становись. Не двигайся.
Зал исчез, и вместо него возникли низкие стены, решетка и камин. Перед последним на столике валялись щипцы, ножи и тонкие лезвия — вроде тех, что так любят нароверты.
— Не бойся, — усмехнулся Улум, заметив напряжение врага. — Сегодня мы не станем тебя пытать. И вообще не станем, если ты будешь мил. Пошли.
Он толкнул решетку, и та приоткрылась, выпуская путников в коридор. Там, прислонившись к камню у факела, стоял отец Еннете.
— Добрый вечер, — поздоровался он. — С твоей стороны, Альтвиг, было очень любезно заглянуть. Улум, я хочу поговорить с ним наедине.
— Но господин… — начал было прибрежец.
— Наедине, — повторил отец Еннете.
На инквизитора стало жалко смотреть. Все еще бледный, покрытый ссадинами и синяками, он коротко извинился и ушел наверх. Глава инквизиции оглянулся:
— Этот мальчик всегда был вздорным. Его легко разозлить. Да и ты, похоже, сопротивлялся. — Мужчина говорил любезно, почти с радушием. — Значит, мы правы, и ты действительно перешел за грань. Расскажи мне, малыш, почему ты так поступил?