Все в городе звали ее просто Дот. Она вошла на высоких каблучках, жеманными мелкими шажками двадцатых годов.
— Не могла устоять, — объявила она гулким баритоном, подходя к гробу.
Ей сейчас, должно быть, не меньше семидесяти. С незапамятных времен она была личным секретарем судьи Мак-Келва. Когда он удалился от дел, она была глубоко подавлена. Конечно, он позаботился о том, чтобы ее взяли на другую работу, но она ему так и не простила.
И теперь Дот заговорила, глядя на него:
— Когда я только начала у него работать, я отдала в магазине в Джексоне тридцать пять долларов из своего жалованья за игру «маджонг». Вообще-то она раньше шла за сто долларов. До сих пор не понимаю, зачем я это сделала, а этот чудный человек — вот что он сказал: «Послушайте, Дот, ну что тут плохого, если вы сделали подарок себе самой? И я надеюсь, что вы еще получите огромное удовольствие. Не нужно себя так казнить. А то у меня в ушах звенит». Никогда в жизни не забуду его доброго совета.
— Маджонг! — воскликнула мисс Теннисон Баллок. — Силы небесные, а я-то совсем забыла эту историю.
Дот взглянула на нее с горьким упреком, как будто та призналась, что позабыла судью Мак-Келва.
— Теннисон, — бросила она, стоя над гробом, — я больше никогда в жизни не скажу вам ни слова.
Кто-то затопил камин, хотя погода была теплая и в комнате уже становилось душно; она все больше наполнялась людьми, их дыханьем, их разговорами.
— Да, без огня было бы не то, — сказал майор Баллок. Он подошел к Лоурел и потерся щекой об ее щеку, как будто его кожа потеряла чувствительность. От него пахло виски — как, бывало, рождественским утром. — Справедливейший, самый беспристрастный, самый славный человек во всей миссисипской коллегии, — проговорил он, не зная, куда смотреть. Его глаза словно избегали смотреть в лицо судьи Мак-Келва, они остановились только на его руке, лежавшей, как закрытая сумка, у лацкана его парадного костюма. — А когда же наконец эта бедная крошка спустится вниз?
— В свое время, — сказала ему мисс Теннисон. В трудные минуты все, что бы она ни говорила, приобретало характер непреложного, не подлежащего обжалованию решения. И эта непреложность торжественно звенела в ее голосе.
3
— А им-то что здесь нужно? — сказала старенькая миссис Пийз, раздвинув портьеры и выглядывая в окно.
— Полли, — предостерегающе сказала мисс Адель.
Все обернулись, те, что сидели, встали, когда две одинаково толстые женщины и один мужчина прошли в гостиную мимо мисс Адель.
— Я же говорила, что это как раз тут, — сразу видно, в таком доме только и устраивать роскошные похороны, — сказала старая толстуха. — А где Ванда-Фэй? Что-то я ее не вижу.