Маленький сверток, лежащий у стены возле изголовья гроба, начал извиваться, как угорь. Послышался плач — тоненький, еле слышный. Мария Консепсьон взяла на руки сына Марии Розы.
— Он мой, — сказала она твердо. — Я уношу его к себе.
Никто не выразил согласия словами, но, расступаясь перед ней, люди одобрительно склоняли головы или просто глубоко и довольно вздыхали.
Мария Консепсьон с ребенком на руках вышла вслед за Хуаном на дорогу. Домишко, где горели свечи и собрались старухи, которые всю ночь будут пить кофе, курить трубки и рассказывать истории о привидениях, остался позади.
Возбуждение Хуана выгорело дотла. В золе не осталось ни единого уголька. Он устал, устал… Опасное приключение кончилось. Мария Роза ушла и никогда больше не вернется. Ушли дни, когда они шагали рядом, ели из одной миски, ссорились, любили друг друга между боями. Завтра он вернется к постылой, нескончаемой работе, он спустится под землю и будет раскапывать древний город, а Мария Роза спустится в свою могилу. Душа его наполнилась горечью, непереносимой черной тоской. О Иисусе! Какие несчастья сваливаются на человека!
Но ничего не поделаешь. Сейчас ему хотелось только одного — уснуть. От изнеможения он едва передвигал ноги. Идущая рядом с ним женщина порой случайно задевала его, и ее прикосновение казалось призрачным и нереальным, словно лист пролетал мимо лица. Он сам не знал, зачем он так старался ее спасти, он уже о ней забыл. В душе, как в скрытой ране, не осталось ничего, кроме огромной слепой боли.
Он дошел до дома и, не дожидаясь, когда она зажжет свечу, сел прямо на пороге и начал раздеваться. Полусонные, негнущиеся руки кое-как стащили пышный наряд. С долгим стоном облегчения повалился он на пол и тотчас же заснул на спине, широко раскинув руки.
С глиняной кружкой в руке приблизилась Мария Консепсьон к кроткой маленькой козе у молодого деревца, которое гнулось и клонилось к земле, когда коза натягивала веревку, стараясь достать еще не выщипанную траву. Привязанный в нескольких шагах козленок поднялся и заблеял, его легкая волнистая шерсть зашевелилась на свежем ветру. Мария Консепсьон присела на корточки и, придерживая козленка за привязь, дала ему немного пососать мать. Потом размеренно и неторопливо надоила молока для ребенка.
Она сидела на пороге, прислонившись к стене. Меж ее скрещенных ног, как в колыбели, спал сытый младенец. Мир переполняла тишина, небо плавно стекало к краю долины, луна кралась наискосок к зубцам гор, скоро она спрячется за ними. Марии Консепсьон было уютно и тепло, она твердила себе, что новорожденный — ее сын, и блаженно отдыхала.