И все равно миссис Уиппл постоянно мучилась страхом, что с Ним произойдет несчастье. Он лазал по персиковым деревьям гораздо лучше Адны и скакал по веткам, как обезьяна, форменная обезьяна.
— Ох, миссис Уиппл, не позволяйте вы ему. Сорвется когда-нибудь. Он же сам не понимает, что делает.
Миссис Уиппл чуть не кричала на соседку:
— Он понимает, что делает! Он не глупее любого другого ребенка! Слезай оттуда, слышишь?
Когда Он спускался на землю, миссис Уиппл готова была отшлепать его за то, что проказничает перед чужими; Он только улыбался во весь рот, а она изнывала от тревоги.
— Всё соседи эти, — говорила она мужу. — Сколько же можно соваться в наши дела? Не могу допустить Его ни к какой работе — тут же начнут любопытничать. Хоть пчел возьми. Адна не может за ними ухаживать — жалят; я всюду поспеть не могу — теперь вот и Его боюсь подпускать. А Ему, когда жалят, хоть бы что.
— Не соображает, чего надо бояться, — вот и все, — отвечал мистер Уиппл.
— Как тебе не совестно? Можно ли так говорить о родном сыне? Кто же о Нем позаботится, если не мы, скажи мне. Он много чего замечает, Он все время слушает. И что я Ему велю, все делает. Никогда не говори такого при людях. Подумают, что других детей ты больше любишь.
— Неправда, сама знаешь, что неправда, и нечего тебе кипятиться. Ты все видишь с плохой стороны. Оставь ты Его в покое — проживет как-нибудь. Сыт, одет — правда ведь? — Мистера Уиппла вдруг охватывала усталость. — Все равно ничего не попишешь.
Миссис Уиппл тоже чувствовала усталость и усталым голосом жаловалась:
— Божьего дела не переделать, я это знаю не хуже людей; но Он мой ребенок, и я не желаю ничего слушать. Мне надоело, что к нам ходят и без конца говорят.
В начале осени миссис Уиппл получила письмо от брата: через воскресенье он с женой и двумя детьми собирался приехать в гости. «Бей маленькие горшки, чтобы большие боялись», — написал он в конце. Эту часть миссис Уиппл прочла вслух два раза — так ей понравилось. Брат ее был известный балагур.
— Мы ему покажем, что это не шутка, — сказала она. — Поросенка зарежем.
— Транжирство, — сказал мистер Уиппл. — Нельзя транжирить в нашем положении. К Рождеству этот поросенок денег будет стоить.
— Стыд и срам, — ответила миссис Уиппл, — раз в кои веки приезжают мои родственники, а мы не можем подать на стол. Подумать противно: вернется его жена домой и скажет, что у нас есть нечего. Ей-богу же это лучше, чем разоряться на мясо в городе. Вот куда деньги-то ухнут.
— Раз так, сама и режь, — сказал мистер Уиппл. — А потом, черт возьми, удивляемся, что нет достатка.