– Та мы хотели себе татуировки, как у дяди Сёмы сделать, – вытирая слезы, сообщила Галинка, -
– Намазали листик от клевера уксусом, листик он вон какой красивый, а потом чернилами и приложили к ноге. А чтоб больно не была, мы тряпочкой замотали. А оно, сначала ничего, а потом так печь, так печь зачало, вот мочи просто нет!
– Тю! Якие дурные дивчины! Та кто ж с уксусом балуется! Вин же и глаза выжечь может! – ворчала женщина.
– Вот мы сейчас все водичкой промоем и содой, а потом мылом.… Не дергайся Галка, вишь какие волдыри, и впрямь как клеверок. Прокалывать нельзя, гнить будет ранка, вот я ужо бинтиком забинтую, а волдырики мы гусиным жиром смажем, вот и больно не будет! Ну, как? Отлегло?
– Ой, отлегло и полегчало! А мамка заругает нас как!
– Ничего, не расстраивайся, мы ей не скажем, а что бинт на ноге, скажем – гусак защипал, вот кожу и поцарапал.
– Ага, она добрая, дядь Сёма опохмелку принес, она простит, и драться не будет!
– Ой, горюшко вы мое, девоньки! Так мамка ваша, опять на другой бок опохмеляется! И когда она эту водку глыкать перестанет! Ой, лихо, ой лихо! – запричитала соседка.
– Поели хоть, чего? Идемте, покормлю…. – сестренки, прихрамывая, покорно поплелись следом.
– Оставайтесь у меня, горемыки вы мои! Эти алкаши теперь надолго пьянку развяжут. И как деток малых не жалко?
Утро нового дня началось с горластого крика петухов. Оксана проснулась первой и не найдя в доме бабу Ганну, вышла на крыльцо.
– Проснулась ужо? А Галинка спит, поди? Ты сестричку не буди, потихонечку пойди и посмотри, что деется у тебя в дому.
Оксана тихонько отворила скрипнувшую дверь своего дома. На грязном полу узенького коридорчика, ведущего в комнату, валялся дядя Сёва. Одна нога у него была неестественно повернута, рукой он разорвал ворот рубахи, словно она душила его. Остекленевшие глаза, не моргая, смотрели в стену, словно он хотел что-то там увидеть. Противно пахло чем-то кислым.
– Мама, мамка ты где? – робко позвала девочка.
Что-то булькнуло в ответ, и послышался тихий хрип.
– Мама, мамочка! Что с тобой?! – Оксана тормошила мать, лежавшую возле стола. Изо рта её белыми хлопьями выступала пена. Руки и ноги судорожно подрагивали, затуманенные глаза не видели дочери.
– Мамка!!! Маманя! Ты только не умирай! Я сейчас! – и девочка опрометью бросилась из дома.
– Баба Ганя! Баба Ганя! Там, там, мамка помирает, идем скорее! – тормошила она спешащую старуху.
Через час перепуганные девчонки, прижавшись, друг к другу, стояли, вцепившись в подол бабы Ганны, и смотрели, как двое санитаров, на носилках, выносят их мать с головой закрытую белой скатертью.