Диалоги снаружи и внутри (Антология) - страница 29
свободе.
Пусть я не разут и не раздет, но, как нитки бус,
висят заботы.
И не мне заморский президент жалует щедроты
от банкноты.
Со своей растерзанной страной я делю все беды
и невзгоды,
чувствуя затылком и спиной стылое дыхание свободы.
Дождик ленивый
Дождик ленивый в окошко накрапывал.
Я в чебуречной талант свой закапывал.
Или откапывал? Кто его знает…
Важно, что был я действительно занят.
Пальцем водил по дубовой столешнице.
Хохломолдавской подмигивал грешнице.
Обалдевал от свинины без жира —
той, что, возможно, собакой служила.
Пьяный, обкуренный бог помещения,
точка московская, повар кавказский,
вот уж спасибо вам за угощение
мертвой водицей, добытою в сказке.
Уксусно прыскали в небо соления.
Прыгали стулья: летела Вселенная.
Грязное небо в воде пресмыкалось.
Плавали в небе окурки. Смеркалось.
Я два и два сложил
Я два и два сложил, я их связал и стопку бросил
в угол по привычке.
Душа теперь похожа на вокзал, куда не ходят даже
электрички.
Тут залы ожидания в пыли, а живопись на стенах
коридора
причудливей фантазии Дали, разнузданнее кисти
Сальвадора.
Умолкла безалаберная речь, ушла она с букетами,
вещами.
Ни сладкого тепла счастливых встреч, ни слез тебе,
ни трепета прощаний.
Ослеп, оглох и онемел перрон, и рельсы
обленившиеся ржавы.
И сумрачно, как после похорон судьбы, любви,
надежды и державы.
Фантом
В темных стеклах отражаясь, я, не зная почему,
вдруг испытываю жалость к силуэту своему.
Тот, с фигурой вроде груши в опечаленном окне,
измочаленный, обрюзгший, обращается ко мне,
затерявшемуся в дымке, толще льда, толпе планет.
К человеку-невидимке: голос есть, а сути нет.
Сам по себе
Я сам по себе. И не ваш, и ничей.
Я беглый, как этот весенний ручей.
Свобода, свобода и только свобода —
от края оврага и до небосвода.
Рассыплется снег и пригреет едва,
как пустится в пляс молодая трава.
Кленовые почки возьмут и взорвутся —
со стаями строчки на зов отзовутся.
Я сам по себе. И ничей. И не ваш.
Весна это мой заполошный реванш.
На солнце земля сгоряча задымится.
В ночи соловей невзначай затомится.
И месяц потянется, легкий и тонкий,
чтоб мальчик полез целоваться к девчонке.
И ты непременно со мною поладишь,
коль из-под скорлупки проклюнется ландыш.
Я сам по себе. Я почти что ничей,
тебя не считая, детей и врачей.
Еще не считая, конечно, внучат,
которые ножками в двери стучат.
Еще – моложавых, но ржавых друзей,
которым пора к ротозею в музей.
Еще не считая России и Крыма.
И жизни, которая неповторима.
Только на рассвете
Говорят, что только на рассвете смерть и незаметна,
и легка.
Широко забрасывает сети в этот час недобрая рука.
Небосвод под утро пуст и бледен, как бумаги