Диалоги снаружи и внутри (Антология) - страница 33
Ах, бабушка! Я ли с крыльца твоего с белым бантом
На русой косичке плыла по орбитам планет?
В столицу, Москву! И сквозь годы большим
музыкантом —
Уже утонченной арфисткой иду в белый свет.
Афиша, театр… Я – под светом пылающей рампы!
Ах, бабушка! Ты дождалась все же этого дня!
За тысячу верст в тусклом свете облупленной лампы
На главной газетной странице увидишь меня!..
О, сколько же лет… Я пришла к ней —
к ослепшей уж Марфе.
Стою под окошком. С пластинки чуть слышен романс.
Простит ли?.. Ведь я никогда не играла на арфе.
Играли меня… В блеске лезвий ножей в преферанс…
«Что странно в том? Ты стал однажды жертвой клеветы?…»
Что странно в том? Ты стал однажды жертвой клеветы?
Но это лишь явленье неподсудных древних истин.
Еще не раз Служитель их возьмет холсты и кисти
И разукрасит все твои дороги и мосты.
Он тоже человек! Он ненавидит подлеца!
И, ласковой Фортуне молодой целуя руки,
Он, долг отдав ей, полон вдохновенья сладкой муки,
Чистейшую слезу смахнет с горящего лица.
Что странно в том! Палач с секирой не приемлет лжи!
И чист его мундир, закон достоинства и чести.
И вы с ним, словно братья-близнецы, отныне вместе
Пойдете собирать в мешок колосья спелой ржи.
Что странно в том! Но ты из глубины души эссе
Достанешь, бросив на пол покосившейся светелки…
Уйдешь… Присядешь в пыльные сосновые иголки,
Последнюю версту обняв, рыдая на шоссе…
«Развилка… Замерзающие ели…»
Развилка… Замерзающие ели…
То гаснет, то опять горит фонарь.
Звезда сквозь наползающую хмарь
О чем-то тихо плачет безутешно.
О чем ее беда? Не обо мне ли?
Не я ль ее осколки в эту ночь,
Обжегшись, соберу в ладонь и прочь
Уйду, как призрак, теменью кромешной?
Где даль ее промозглая таится,
И что он мне, бездомному, сулит?
Под ветром ли заиндевевший скит
С огнем в окне свечи его нетленной
Иль зоркие глаза седой волчицы?..
И, к сердцу прижимая звездный тлен,
Я вдруг почувствую всей кожей плен —
Жестокого величия вселенной…
«Что ты знаешь, скажи, о возвышенной грусти…»
Что ты знаешь, скажи, о возвышенной грусти,
Об огромной душе, охладевшей, пустой,
О старинной иконе над свечкой святой
И о времени этом в обличии монстра?
Неужель ты не видишь, мое Захолустье,
На ветвях молчаливых березовых крон —
Эту белую-белую стаю ворон?
Не ордынское ли золотое потомство?
И не ты ль эту землю, не зная гордыни,
Сохранишь для свистящих имперских ветров —
Вдоль обочин, долин и заросших бугров —
Под крестами, вон там, у зеленого устья?
И, в грязи утопающей вечной святыней,
Как живое зерно на чужой борозде,
Тихо дышишь, спустившись к болотной воде,
Не виновно ни в чем, ты – мое Захолустье…