И сердце ее тревожно сжалось. «Да, такого ведь загребут – не отпустят. И ушлют черте – куда».
– Леша, послушай меня внимательно. Когда ты один дома, никому не открывай дверь. Особенно рано утром. И в любое время дня! Ты понял? Никого не впускай, когда меня нет! Леш, ты понял?
– Понял, понял, мам, не парься. Никого не пущу. Все, пока. Не волнуйся! Я пошел.
Хлопнула дверь. Слышно было, как Леша легко сбегает вниз по лестнице.
Валя привычно включила телевизор, но тут же пожалела об этом. Очередное ЧП в армии. Двое лейтенантов до полусмерти избили рядового, который пригрозил им рассказать о тех безобразиях, которые они устраивают в отношении новобранцев.
– Да что же это делается в нашей армии! Ни порядка, ни дисциплины! Вот так заберут моего Лешку… И будут издеваться! А ведь он врежет! Терпеть не будет! И наживет себе врагов. А они нападут пятеро на одного – искалечат, и ничего им за это не сделают. Даже виновных не найдут, скажут, что он сам задираться начал.
Валентина заметалась в панике. Вот придет повестка, и что тогда? Со дня на день может прийти. А если вот так нагрянут, как к Сашке? И все, и пропал. Не отвертишься. Куда деться? Она так отчетливо себе представила, как сына забирают в армию, и как целый год она не будет знать, что с ним. А вдруг там… мало ли что… И вдруг ей звонят, и сообщают… Валя похолодела, представив себе эту картину. Да, действительно, повезло Лариске! Бог ей помог! А мне? Валя подошла к комоду, на котором стояла заветная иконка, и взмолилась:
– Господи! помоги мне тоже! Сделай для Лешки хоть что-нибудь – аллергию, экзему. Или хромоту временную, и мы будем ее лечить. Хочешь – пусть будет тоже порок сердца, Господи! Спаси моего сына!
Дмитрий Васильевич стоял на палубе, опираясь на перила, и смотрел на воду. Не то что бы его завораживало зрелище бесконечного водного пространства, разрезаемого теплоходом, и не то чтобы он предавался философским размышлениям, которые часто охватывают людей, оказавшихся в ситуации, когда есть время просто смотреть на бесконечное водное пространство, остающееся позади, и понимать, что впереди еще столько же бесконечного водного пространства. А если дело происходит вечером, и человек к тому же поднимет голову и увидит вдруг небо, полное звезд, то его охватит такое волнение от внезапного понимания своей крохотности в этом огромном бесконечном, не только водном, но и воздушном пространстве, что если его не позовут спать или пить или играть в карты, он совсем близко подойдет к тому, чтобы задуматься о своем предназначении, а то и о смысле своего существования и даже о том, какой след он оставит в этом бесконечном пространстве. Но ничего этого не было. Дмитрий Васильевич просто стоял и смотрел на воду, потому что это было единственное занятие, которое он мог для себя найти на этом теплоходе вечером, и которое не делало бы его смешным во время вечерних развлекательных мероприятий, предусмотренных программой круиза. Он путешествовал один и не умел вливаться в общее веселье, которое не казалось ему веселым – танцы, шарады, игры, которым с полной отдачей предавалось большинство пассажиров. То и дело раздавался голос развлекателя, усиленный микрофоном, потом голоса участников конкурса из числа пассажиров-добровольцев, затем смех и аплодисменты. Дмитрий Васильевич не завидовал их веселью, потому что не представлял себя участником подобного мероприятия. Ему, правда, иногда приходило в голову, что, возможно, было бы занятно поприсутствовать там в качестве зрителя – не участника, а именно зрителя – просто, чтобы понять, что именно там происходит. Но, очевидно, это было все-таки не настолько интересно и не настолько занятно, чтобы он взял да и пошел, и увидел, и понял.