На мой вопрос: "Какие именно кондиции предусмотрены Уголовным кодексом?" - опять замахал руками, и на меня зашикали.
Он умильно рассказывал о демократических порядках в Верховном Суде и при этом заметил, что "происходит необходимое ужесточение карательной политики". Доверительно, - мол, товарищи писатели не выдадут, оглашаю секретные материалы, - прочитал несколько писем со множеством подписей из разных городов - требование смертной казни для малолетних убийц и насильников, 12-14-летних мальчишек. Некоторые требовали вешать публично.
И он говорил об этом почти сочувственно, мол, вот как наш народ возмущается ростом преступности. И взывал к нашему сочувствию: каково им, верховным судьям, противостоять такому нажиму снизу, отстаивать нормы закона и гуманности! Он оправдывал применение обратной силы закона о смертной казни за крупные хищения и взятки. "Каждый такой случай рассматривается особыми правительственными комиссиями". Я спросил: "Значит, эти комиссии выполняли функции суда и приговаривали к смерти преступника, которого сами не видели, не допрашивали, и приговаривали по закону, принятому уже после его ареста?"
Ответа не было.
* * *
На что же я тогда все-таки надеялся, на что рассчитывал? Позднее уже было неловко вспомнить, но вспоминать нужно.
Я всё еще по-марксистски надеялся на развитие материальной базы - так же, как и некоторые друзья, - на развитие научно-технической революции, на то, что "электронные отделы кадров", кибернетические роботы-контролеры избавят от склок и доносительств (20 лет спустя я с ужасом узнал о новых высотных зданиях КГБ, заполненных компьютерами).
Надеялся и на развитие общественного мнения, способного противодействовать цензуре, которая все же стала слабее.
Надеялся и на здравый смысл образованных аппаратчиков-прагматиков. А временами надеялся на мирный военно-дворцовый переворот, на маршалов-бонапартистов, которые попросту разгонят пару миллионов захребетников: партийно-комсомольско-профсоюзных и советских чиновников и будут вынуждены опираться на специалистов, на ученых.
Еще в 65-м году, в день двадцатилетия победы, когда на банкет в ЦДЛ пришел маршал Жуков, тогда еще почти опальный, я, правда, спьяну горланил, провозглашал ему восторженные здравицы.
* * *
В июле 1965 года Л. опять поехал в ГДР по приглашению Института истории Национальной Народной армии.
Записи из дневника
27 июля. Спор с Анной Зегерс. Она все понимает. Печально о первом послевоенном приезде в Москву: "Ich war so dйgoыtй vor allen" *. О деле Бродского расспрашивает. Взрывается, когда плохо говорю об Эренбурге: "Он мой друг, он в тысяча девятьсот сороковом году в Париже спас мою семью, если ты будешь так о нем говорить, то лучше уходи". Роди вмешивается, успокаивает и ее и меня. Потчует тяжелым венгерским красным вином. У Анны познакомился с Кристой Вольф и ее мужем Герхардом.