Однажды мыши в избе кончились, и Адонис заскучал, уткнувшись носом в ватную ветошь, напрасно прислушиваясь с печи. Подъедали старую, скрипучую, однако державшуюся при людях прилично мебель древесные жуки, иногда из пакли между бревен выпадала на пол ожившая муха и долго жужжала по кругу, пока не принималась летать. По ночам кряхтели столетние бревна, шелестел от печного сквозняка пепел, цельным сугробом ухал с крыши снег, кто-то деликатный просился в окно, но ничто, кроме запаха, не напоминало о мышах. Особенно сильно пахли приносимые из сарая поленья, и Адонис, выбрав удобный, с утра пасмурный день, незаметно проскочил в выхлопывающую талым холодом дверь и торопливой трусцой по скользкой от воды дорожке направился прямиком туда.
Сарай был огромный, кривой, сколоченный словно наспех, с большими щелями, через которые сильно дуло, и множеством закутков и пристроек, откуда доносился мышиный крепкий, но нежилой дух. Вокруг высоких тонких стропил фальцетом завывал ветер, расшатывая без того хрупкую, как остов гигантского комара, постройку. Адонис чихал не то от сырой дровяной гнили, не то от засохшего птичьего помета, на усах висла прошлогодняя паутина, и, когда он возвращался в избу, приходилось очень подробно вылизываться, после чего его рвало на кресле, покрытом ковром.
"Ладно. Скоро весна, и травка, не успеешь оглянуться, появится. Он будет ее кушать и поправится",- успокаивали расстроенную дочь приехавшие на выходные родители: мужчина с нервной, опасной жестикуляцией рук и, главное, ног, его рубашки под мышками пахли остро-притягательно, и женщина с теплыми коленями, плавно переходившими в упругий и мягкий, будто набитый отборным пухом живот.
Следуя этому совету, Адониса стали выводить на крыльцо под весеннее прохладное солнышко с порывистым, словно трепыхание крыльев первой неосторожной бабочки, ветерком; спустя несколько дней позволили ступить на робкую сквозь сухую бурую листву траву под безудержную перекличку и ругань расшумевшихся птиц. Целебные стебли он вроде разнюхал, но так и не поел, а, присев на четыре лапы и вытянув наподобие черепахи ставшую плоской голову вперед, чрезвычайно серьезный бродил все расширяющимися кругами по двору, по мятым после зимы клумбам, по замершему в нетерпении саду. Не отвлекаясь на окрики, Адонис уходил на зады огорода и дальше, в обход деревни, окрест. Там он научился ловить и есть, хрумкая вывихнутыми лапками, кузнечиков, лазать по шершавым яблоневым стволам, и только однажды, когда он разгуливал по усыпанному теплыми иголками краю соснового леса, выскочивший из густого черничника охотничий пес загнал его высоко на ровное, без сучков дерево, откуда Адонис все не решался спуститься, хотя хозяин сразу отозвал брехливого пса, решив, что тот напал на деревенскую курицу.