- Вот выйдешь на работу, - иронически улыбнулся Баркаял, - распишешь все это в качестве небылиц.
- А когда я выйду-то? - бил себя пяткой в грудь Василий. - Пока я здесь, под моим дубом ходит какой-нибудь Микки-Маус и такое плетет! Свято место, оно, братцы... - запричитал кот. - Я сотни лет черт-те чем занимаюсь. Речку с живой водой успели закопать, аспиды...
Дальше шли приунывшие. Василий плелся последним.
- Вот уж ад так ад - пытка совестью, - бормотал он себе в усы. - Дожил, старый котяра!
Друзья избегали оборачиваться на него. Баркаял, чей слух был редкостно чуток (на сорок верст вокруг), вещал, как бы не Василию:
- Ада, друзья мои, не существует. Ад внутри вас, снаружи его не бывает. А над внутренностью своей вы уж будьте властны...
- Да... властны... - канючил Василий. - Все болезни от насилия над собой. Над совестью личной. Вот связался с вами, утратил призвание, а сейчас понял все. Чем так итить, лягу сейчас и помру.
Баркаял притворялся, что не слышит. Давно покинувшая его душа болела, как порой болит у ветерана ампутированная рука. Оказывается, расстаться с волей - это значит обречь себя на терзания болью любимых.
Во чистом поле белела печка. Одна-одинешенька.
- Где твой Емеля? -спросил Лукоморьев.
- Или, на худой конец, печник, беседующий с Лениным? - добавила Ингигерда.
- Где ж твои пирожки, печка? - гаркнул Баркаял. - Накорми путников!..
Василий подошел к печке, заглянул в нее.
- Пусто. Выстудилась.
Пошли запущенные деревни. С рухнувшими палисадами, пустыми глазницами. Ни души вокруг, ни движения. Скособоченные колоколенки наводили грусть.
- Есть кто живой? - надсаживался Василий.
Когда все надежды были оставлены, случилось что-то. Прямо пред ними, болезными, изба невзрачная скрипнула ставнями, охнула сенями, привстала на куриных ногах, как бы размялась слегка. А тут и хозяйка нарисовалась.
Волоча костяную ногу, выползла на худое крыльцо полуслепая бабка за полторы тысячи годков...
- Бабушка Яга! - заверещала Ингигерда что есть мочи.
- Внученька! - Как ни слепа была Ядвига Ежовна, а родную внучку не признать не могла.
- Бабушка! - Ингигерда скакала вокруг нее, как козочка.
- Милости просим, гостюшки дорогие, - скрипела бабка. - Хлеб-соль откушать...
- А что, бабка, в деревне-то никого нет? - поинтересовался Баркаял.
- Как нет? - обернулась бабка. - Все здесь. Только живут в городе. Тела там, а души здесь осталися. Так, нет, внученька? Ты же за душой пришла?
Ввечеру мои путники пили чай с дикой малиной на дворе под яблонькой. Бабка Ежка носилась от плиты к столу как угорелая. То блинцы метала, то оладушки. Глядели мои витязи на красоты окрестные, на пустынную речку, на косые домишки вдоль дороги любви - и кручинились.