— Не бери в голову, дружище. — Он вдруг поставил стакан на стойку и принялся хлопать себя по карманам. — Ч-черт… Кажется, я посеял телефон. Послушай… Как тебя… Антонио!
— Да, сеньор?
— У тебя под стойкой должен быть телефонный аппарат. В фильмах постоянно показывают, как бармены достают из-под стойки телефонный аппарат.
Бармен усмехнулся:
— Сеньор, у меня под стойкой нет никакого телефонного аппарата. Но, если хотите, я могу одолжить вам свой мобильник.
Фредерик улыбнулся:
— Ты добрая душа, Антонио. Давай сюда свой мобильник!
Бармен достал из кармана трубку и всучил писателю.
— Надеюсь, вы не будете звонить за границу? — вежливо, по настороженно спросил он.
— Чего? Загра… — Фредерик мотнул головой: — А, нет, не буду. Я хочу позвонить в газету. Мой бывший однокурсник известный журналист. Вот с ним-то я и собираюсь поговорить.
Фредерик поднес трубку к лицу и стал по памяти набирать номер. Набирал он медленно, долго, пальцы его то и дело срывались с кнопок.
— Алло, Бык?.. Нет, ты не ослышался, это я, Фредерик!.. Да — старина Фред! Ха-ха! Как поживаешь, приятель?.. Вот как? Рад за тебя. А у меня все по-прежнему. Хотя… нет. Слушай, как ты насчет того, чтобы встретиться? Кажется, у меня есть для тебя важная информация… Нет, это не про мою новую книгу. Это кое-что серьезней… Хорошо… Отлично… Это мне подходит. Значит, завтра вечером я к тебе приеду. Все, до встречи!
Ластбадер сложил телефон и вернул его бармену.
— Завтра вечером я встречаюсь со своим приятелем-журналистом, — сообщил он торжественным голосом. — Мы не виделись четыре года.
— Поздравляю! — улыбнулся бармен.
— А послезавтра… — Глаза Фредерика блеснули. — Послезавтра утром я проснусь героем. Или…
— Или что? — уточнил бармен.
— Или не проснусь совсем. — Фредерик грустно усмехнулся. — Налей-ка мне еще, друг. Возможно, это последний раз, когда я напиваюсь допьяна.
Джеймс Крайтон был человеком сильным и ценил самодисциплину стократ выше свободы.
С детства отец внушал ему, что можно и чего нельзя: иногда при помощи лекции, чаще — когда отец был под хмельком — при помощи ремня или крепкого ивового прута. Со временем физическая боль стала для маленького Джимми не только самым убедительным аргументом, но и абсолютным критерием удовольствия. В том смысле, что удовольствие всегда сменяется болью, и чем сильнее боль, тем выше был градус удовольствия.
Боли стало еще больше, когда отец отдал его в музыкальную школу. Нет, в игре на скрипке не было ничего неприятного, она даже приносила Джеймсу удовольствие. Удовольствие исчезало начисто, когда в комнату, где он репетировал, входил отец. Входил и садился в кресло. Это у него называлось «приобщиться к прекрасному».