Эдвард пожимает плечами.
– Ладно.
Через другую дверь он проводит меня в открытую для публики часть музея. Люди шныряют меж экспонатов, словно рыбы, объедающие коралл. Эдвард идет сквозь толпу прогулочным шагом, не глядя по сторонам.
– Сюда, – говорит он.
В этом зале народу еще больше. Школьники с планшетами для набросков болтают по-французски; культурные зомби с аудиогидами и остекленевшими взглядами кивают своим наушникам; парочки, взявшись за руки, ходят по залу, точно с бреднем; толкатели колясок, рюкзачники, селфиманы. А еще, за металлическим ограждением – несколько цоколей с фрагментами разбитых скульптур и знаменитый фриз.
Безнадежно. Я пытаюсь как следует их разглядеть, но того волшебства, которое я ощутила, держа в руках маленькое тысячелетнее изваяние, как не бывало.
– Ты был прав, – сокрушенно говорю я. – Это чудовищно.
Он улыбается:
– Они и в лучшие времена не впечатляют. Если бы не сыр-бор из-за права собственности, на них никто бы и смотреть лишний раз не стал. А само здание – Парфенон – унылое, как сточная канава. По иронии судьбы, он олицетворял мощь греческой империи, поэтому только справедливо, что другая жадная империя его поклевала. Идем?
Мы заходим к нему в офис забрать кожаный саквояж, а после – в рыбную лавку, где Эдвард заказал ингредиенты для рагу. Продавец просит прощения: одной из рыб в списке Эдварда был хек, но его пришлось заменить морским чертом.
– Цена, разумеется, та же, сэр, хотя за черта мы обычно берем больше.
Эдвард качает головой:
– По рецепту нужен хек.
– Что же я могу поделать, сэр? – Продавец разводит руками. – Не поймали – не продаем.
– Вы хотите сказать, – медленно произносит Эдвард, – что утром на Биллингсгейт вообще не было хека?
– Только за дикие деньги.
– Почему же вы их не заплатили?
Улыбка на лице продавца меркнет.
– Морской черт лучше, сэр.
– Я заказывал хека, – говорит Эдвард. – Вы меня подвели. Я больше не приду.
Он поворачивается на каблуках и выходит вон. Продавец, пожав плечами, возвращается к рыбе, которую разделывал, но прежде бросает на меня любопытный взгляд. Я чувствую, что у меня пылают щеки.
Эдвард ждет меня на улице.
– Идем, – говорит он и машет рукой такси. Машина немедленно разворачивается и подъезжает к нам. Я заметила, что у Эдварда просто какой-то дар: таксисты словно сами его высматривают.
Злым я его еще не видела и не знаю, сколько он в этом настроении пробудет. Но он спокойно заговаривает о другом, словно никакого недоразумения не было.
Если Кэрол права и Эдвард – социопат, то разве ему не положено сейчас рвать и метать? Еще одно доказательство того, что она заблуждается на его счет, решаю я.