– Ну договаривайте, Берта. Филипп… Итак, Филипп должен скоро умереть. Когда же? Как скоро?
– Б… Бернар сказал, очень скоро. Он сказал, что это должно быть скоро: мсье Ипполит сегодня утром прислал телеграмму, что возвращается домой. Они не знают почему – он, должно быть, заболел или что-нибудь еще; он никуда больше не поедет, он должен вернуться домой завтра вечером, поэтому они должны сделать все быстро, говорит Бернар. Они уже пытались, говорил он, но…
– Они? – спросила я.
– Все Вальми. Мсье Леон, мадам и мсье…
– Нет, – прервала я ее. – Нет!
– Да, мисс, и мсье Рауль.
– Не верю! – сказала я.
Она тупо смотрела на меня.
– Я в это не верю!
Мой голос словно взорвался яростью. Но Берта молчала. Если бы она возразила, возможно, я продолжала бы протестовать, но она, не сказав ни слова, ограничилась тем, что пожала плечами, – ничего не означающий жест, которым французы снимают с себя всю ответственность.
– Берта! Вы уверены?
Она еще раз пожала плечами.
– Он так сказал? Бернар так сказал?
– Да. – Потом, посмотрев мне в лицо, она добавила: – Он был выпивши. Он болтал…
– Знаю. Как сумасшедший. Это ничего не значит. Но этого не может быть! Не может быть! Я знаю! Вы слышите, Берта, это просто невозможно!
Она ничего не ответила, но отвела от меня взгляд.
Я открыла рот, потом закрыла и тоже замолчала.
Не пытаюсь даже описать, что со мной было в течение нескольких последующих минут. Время все исцеляет, но даже теперь, когда это кажется таким далеким, нестерпимую боль причиняет воспоминание о том чувстве, которое овладело мной тогда, – мне казалось: что-то во мне сломалось и умерло. Но через некоторое время, уже будучи в силах размышлять более или менее связно, я с ужасом подумала о Филиппе. Это было самое важное. Все остальное можно было преодолеть, забыть на время, отложить собственное горе. Надо было без промедления подумать о Филиппе.
Я отбросила одеяло.
– Куда вы идете? – резко спросила Берта.
Я не ответила. Выскользнув из кровати, я побежала к двери ванной. Пробежать ванную… в темную спальню мальчика… Я наклонилась над ним, прислушиваясь к его легкому ровному дыханию. И только тогда, выпрямившись в накатившей волне облегчения, поняла, насколько поверила Берте, потому что была готова к чему-нибудь подобному. Но в конце концов, что произошло? Испуганная горничная истолковала таким образом пьяную болтовню лакея. Всего лишь? Но слова Берты звучали так правдоподобно и так согласовывались с многочисленными фактами, что я, даже не дослушав Берту, сразу поверила ей и обвинила во всех смертных грехах и своих хозяев, от которых видела только хорошее, и человека, в которого была влюблена.