– Ох уж эта моя постелька, – весело сказал Жюль. К нему вернулось хорошее настроение. – Я тебе расскажу, приятель…
Дверь тихо затворилась, не дав мне дослушать рассказ Жюля на любимую им тему. Его затихающий голос смутно слышался среди предрассветной лесной тишины. Раньше я не знала, как тихо в лесу по утрам. Ни одна ветка не двигалась, ни одна сосновая иголка не упала на деревянную кровлю. Филипп ровно дышал у меня над ухом. Где-то лесной голубь завел свою гортанную песню.
Скоро взойдет солнце. Будет прекрасный день. Я снова прилегла, придвинувшись ближе к мальчику и дрожа как в лихорадке.
Спасение было таким неожиданным, что совсем выбило меня из колеи. В течение всего этого разговора я полулежала, сжавшись в комочек, напрягая слух, чтобы расслышать их слова, собравшись с мыслями, чтобы проникнуть в их намерения, но не могла сосредоточиться, обуреваемая бесполезными и смутными эмоциями. Одно мгновение мне даже казалось, что я должна сойти вниз и обратиться к Жюлю, не состоявшему на службе у Вальми, который при любых обстоятельствах не позволил бы Бернару сделать то, что он, вероятно, задумал. Но в следующий момент я услышала, как Жюль обвиняет меня, а Бернар защищает. Это было очень странно: Леон де Вальми нисколько не обеспокоен; всем известно, как я люблю мальчика; мсье Рауля следует оставить в покое… Фактически Бернар приложил все усилия, чтобы опровергнуть сплетни, которые, по моему убеждению, распускали прежде всего он и Альбертина. Я не знала, что думать. Неужели я ошибаюсь? Конечно, если Леон де Вальми виновен, то сейчас, после моего бегства вместе с Филиппом, он понял, что я его подозреваю. Если он виновен, то не может не волноваться. Но почему Бернар защищал меня в разговоре с Жюлем? Рауль ни при чем. Господи, неужели я ошиблась?
Но меня все еще что-то беспокоило. Весь разговор Бернара с Жюлем носил какой-то странный отпечаток искусственности; неестественно и фальшиво было то, что Бернар встал на мою защиту, неестественным и фальшивым был его тон, его медленные, тщательно обдуманные ответы.
Я лежала тихо, наслаждаясь покоем и тишиной, царящей в лесу Дьедонне; снаружи, на вершине сосны, мирно ворковал голубь; кровь, лихорадочно бурлившая у меня в жилах, потекла в своем нормальном ритме. Филипп снова пошевельнулся, сказал: «Мадемуазель?..» – и снова погрузился в сон. Я слегка улыбнулась, с чувством облегчения подумав о том, что он спал во время визита Бернара: если бы он пробормотал это тогда, Бернар наверняка бы его услышал. Ведь он стоял прямо под нами, а Жюль – поодаль, у самых дверей.