– Придется ему открыть, – сказал я.
– Смотри, будь осторожен.
– Что значит – осторожен?
– Ну, просто осторожен, и все. Может быть, он все-таки не захватил ружья.
Я стал судорожно глотать какой-то комок.
– Постарайся поточнее определить шансы за ружье и против.
Она призадумалась.
– Надо бы вспомнить, южанин папа или нет.
– Что-что?
– Я знаю, что он родился в городишке под названием Картервилл, но вот в штате Кентукки находится этот Картервилл или в Массачусетсе – забыла.
– Господи, да какая разница?
– Очень даже большая. Если фамильная честь южанина опозорена, он будет стрелять.
– Думаешь, если твой отец узнает, что ты здесь, он сочтет свою фамильную честь опозоренной?
– Не сомневаюсь.
Я не мог с ней не согласиться. Действительно, вот так, с ходу, не вдаваясь в тонкости, я подумал, что в глазах строгого ревнителя морали нанесение оскорбления фамильной чести, бесспорно, имело место, однако серьезно углубиться в тему было недосуг, потому что в дверь заколотили с удвоенным напором.
– Ладно, – сказал я, – не важно, где твой папаша родился, пропади он пропадом, все равно мне надо идти и объясняться с ним, не то дверь в щепы разнесет.
– Постарайся не подходить к нему близко.
– Постараюсь.
– В молодости он был чемпионом по вольной борьбе.
– Не желаю больше ничего слышать про твоего папашу.
– Я просто хотела сказать, чтобы ты не попался ему в лапы. Где мне спрятаться?
– Нигде.
– Почему?
– Потому что не знаю, – сухо отозвался я. – В этих деревенских коттеджах почему-то нет ни тайников, ни подземных ходов. Когда услышишь, что я открыл дверь, перестань дышать.
– Хочешь, чтобы я задохнулась?
Это она отлично придумала – задохнуться, хотя, разумеется, ни один представитель славного рода Вустеров вслух такую мысль не выскажет. Удержавшись от ответа, я побежал вниз и распахнул парадную дверь. Ну, не то чтобы распахнул, а так, приоткрыл немножко, да еще с цепочки не снял.
– В чем дело? – спросил я.
И какое невыразимое облегчение я испытал в следующий миг, услышав:
– Прохлаждаться изволите, молодой человек? Вы что, оглохли? Почему не открываете?
Голос, который произнес эти слова, никак нельзя было назвать приятным, он был хрипловатый, даже грубый. Если бы он принадлежал мне, я бы серьезно задумался, не вырезать ли аденоиды в носу. Но у голоса было одно великое и неоспоримое достоинство, за которое я простил ему все недостатки: он не принадлежал Дж. Уошберну Стоукеру.
– Прошу прощения, – ответил я. – Задумался, знаете ли. Вроде как даже мечтал.
Голос снова заговорил, только теперь он звучал куда более учтиво: