– Да вот, будь она проклята! – Герасим задрал рукав на левой руке. – Всех, кто здесь издавна не живет, как скотину клеймят да еще пугают, что любого, кто с журавлевских земель сбежит, это заклятие заживо сгноит! Только отче Моисей сказывал, что святая молитва у этого заклятья силу отнимает, так что бояться не надо, но… все равно боязно как-то…
Мишка даже не расслышал последних слов Герасима, вздрогнув, словно увидел не человеческую руку, а ядовитую змею – на запястье у парня синела татуировка из семи цифр, как у узников гитлеровских концлагерей! Оказалось, что это совсем разные вещи: видеть подобное на телеэкране, через полвека после событий, или на живом человеке здесь и сейчас!
«Едренать… это уже даже и не ГУЛаг, а Освенцим какой-то… Ну, предшественник, счастлив твой бог, что тебя в этот раз дома не оказалось… но я до тебя доберусь, падла, сдохну, но доберусь!»
– …У меня еще получше, чем у других, – продолжал между тем Герасим, – охотникам-то можно туда-сюда ходить, а если пахарь или иной кто, кому на месте сидеть положено, то не приведи Господь далеко от своего места страже попасться! Стражники-то ни имени, ни занятия не спрашивают, а сразу на печать смотрят! Сказывают, что самое начало заклятия им говорит: где ты живешь и разрешено ли тебе далеко от дома отходить!
«Что-то вроде удостоверения личности… первые цифры, наверно, указывают место жительства и род занятий… Вот почему не бегут – дело не только в стражниках! Впрочем, а вдруг особой нужды бежать нет? Так вот подорваться, не зная куда, и где осядешь, чем прокормишься… да еще с семьей, причина серьезная нужна – только если уж совсем невмоготу…»
– Слушай! – прервал Мишка Герасима. – А как тут вообще живется? Что строго, что воли нет, что Православную веру попирают, это я уже понял, а как… ну, велики ли подати, сильно ли работами всякими утруждают, сытно ли живете? Я вот знаю, что рыбаки рыбку втихую на что-то обменивают, и за это наказание положено. Что, ничем с соседями поменяться нельзя? Торг у вас бывает, купцы приезжают?
– Мы же охотники, запашка у нас небольшая была, да и огородик… – начал было Герасим, но, видимо, спохватившись, что выходит как-то несолидно, сменил тон. – Как посмотреть, боярич. Живем, по правде говоря, сытно, но обидно… – Парень, явно подражая кому-то, провел рукой по подбородку, словно оглаживая несуществующую бороду. – От урожая оставляют ровно столько, чтобы до нови прокормиться – не в обрез, но без излишеств. И от скотины приплод тоже не весь забирают…
– А на семена не оставляют?