То же самое он сказал Сибилле. Они не виделись четыре года; та исхудала и казалась изможденной. Эрик повторил ей то, что говорил Ремлингу: про Бхагавадгиту и исповедь, про то, что отказался от сотового, что взял тайм-аут, что его судьба в руках Господа. О кризисе, которого никто не мог предвидеть. Рассказал о разводе и о том, что живет теперь в доме причта. О том, что никогда уже не сможет ощущать себя полноценным человеком после того, как погиб его брат-близнец. Сибилла поинтересовалась, выздоровела ли Лаура – о да, ответил он, слава Богу, да! Теперь он был бы готов переехать к ней. Его доходы сокращены до уровня прожиточного минимума, так что позволить себе квартиру он не может, но ему надо во что бы то ни стало убираться из того места, в котором живет, – набожному человеку под кровлей дома причта не место.
Эрик наклонился и зачерпнул пригоршню снега. Он был еще таким рыхлым, что слепить комок представлялось практически невозможным. Хотел было запустить рассыпающийся снежок во что-нибудь, но подходящей цели на примете не было. Мари вдруг показалась слишком взрослой, чтобы в нее кидаться, в ее страшненького дружка ему целиться не хотелось – если он вдруг угодит по такой роже, вероятно, возникнет неловкая ситуация. Бросать снежками в Мартина, когда он в облачении, тоже было нельзя. Поэтому он примерился к министранту.
Комок угодил тому прямо в затылок, обдав снежной пылью и образовав вокруг его головы что-то вроде нимба. Молодой человек обернулся; на долю секунды он стал похож на зверя, готового к прыжку, – но затем черты его лица смягчились, и он изобразил вымученную улыбку.
Что-то в его поведении было странным. Когда Эрик впервые явился в дом причта, тот при виде него стал истерически смеяться, и до сих пор едва мог заговорить с ним, не побледнев и не начав запинаться. Эрик полагал, что кто-то поручил парню за ним следить, но это его больше не волновало. Господь хранил его.
Они вошли в церковь. Органист брал за аккордом аккорд, паствы собралось больше обычного: те же пятеро старух, что всегда, те же двое толстяков, дружелюбный и не очень, печальная молодая девушка и Адриан Шлютер. Но в этот раз пришли и несколько старых друзей Ивейна, среди которых был некий бельгийский художник с острой бородкой и шелковым шарфом, кузина, с которой все они не виделись уже много лет, бывшая секретарша Эрика Кати, перешедшая на работу в Фонд Ойленбёка заниматься продажей прав. Была и мать Мартина, а рядом с ней, высокий и прямой, – прелат Финкенштейн. В первом ряду, прикрывшись солнечными очками – то ли в печали, то ли ввиду своей известности, – сидела мать близнецов.