Мы восходим наверх, ступень за ступенью, и наши шаги эхом разносятся по лестнице.
– Ты всерьез спрашивал?
– Просто полюбопытствовал.
– А во что веришь ты?
– В то, что и для меня должно было найтись место в Риме.
– Да, несправедливо все это. Но ты не ответил на мой вопрос.
Мы достигли второго этажа. На нас глядит преисполненная достоинства статуя со сложенными в молитве руками.
– На какой вопрос?
– О том, во что веришь ты сам.
Я останавливаюсь и, опершись на перила, жду, когда уймется сердцебиение.
– В то, что если не поедим, нас будет мучить голод.
Люди верят, будто где-то хранятся их мертвецы. Верят, что во Вселенную вписаны следы их бытия. Но это неправда. Что прошло, то прошло. Что было, то будет забыто, а что забыто, того не вернуть. Я не помню своего отца.
Он писал стихи. Я ни одного его стихотворения не читал. Он записывал их на листках, на нижних полях меню в ресторанах, на почтовых конвертах, беспорядочно, просто удовольствия ради. Какие-то он забирал с собой, какие-то оставлял; ему постоянно приходили в голову другие, и он знал, что это только начало.
Только поступив в университет, он узнал, что он – еврей. До той поры ему казалось, что такие вещи значат не больше, чем знак зодиака. Его мать была еврейкой, хотя иудейкой не была; ее дед был длиннобородым торговцем из Буковины.
Он не посещал лекций, никогда. Одна девушка, знакомая знакомых, согласилась выйти за него. Однажды вечером он увидел демонстрацию – люди шли, потрясая кулаками и знаменами. Он хотел было подойти поближе, посмотреть, но сокурсник потянул его за рукав и сказал, что им лучше исчезнуть. Ему это показалось нелепостью. Его отец погиб на фронте, он был сыном героя – что могло случиться?
Когда родился я, он работал на фабрике; из университета его к тому времени уже отчислили. Фабрика выпускала изделия из металла, предназначение которых было ему неизвестно. Однажды двое рабочих отвели его в сторону и сказали, что знают, что он саботажник, но бояться ему нечего – они его прикроют. Когда он ошарашенно возразил, что на производстве всегда старался изо всех сил, те, смеясь, ответили, что не верят ни единому слову – нельзя быть настолько неуклюжим. В тот день по дороге домой он сочинил стихотворение о грохочущих турбинах самолета, пилот которого на мгновение задремал за штурвалом, и ему снится муравей, ползущий по травинке, дрожащей на ветру, доносящем далекий рокот турбин. Недурно, подумал он, в этом стихотворении есть ритм и простота; если продолжать в том же духе, то авось что-нибудь и получится напечатать. Дома его ждало официальное письмо, в суровой бюрократической форме требующее, чтобы он взял смену белья, одеяло и явился на вокзал.