– Хочешь поиграться?
Малыш рассмеялся. Генри опустил мобильник ниже.
Малыш как будто обрадовался. И своими пухленькими пальчиками принялся ощупывать каждую штучку, что попадалась под руку. Сунул в рот маленькую пластмассовую зверушку – вытащил и стал разглядывать. Потом потянул за веревки, силясь погрызть деревянного болванчика.
– А теперь, братишка, давай баиньки, – сказал Генри. – Приятных тебе сновидений.
Когда Генри вышел из детской, его переполняло чувство гордости. Надо будет непременно похвастаться маме – сказать, как он угомонил братишку, когда залаяла собака.
Родители вернулись, когда уже почти стемнело. По телевизору не было ничего интересного, зато у Генри в каждом углу были игрушки. Дом превратился в царство теней, и Генри боялся отлучиться от мерцающего телевизора – пойти и включить свет.
– Какой большой мальчик! – сказала мамуля.
– Ну, юноша, – сказал отец, – пора на боковую.
Генри зевнул.
– Братишка просыпался?
– Да, – признался Генри, – но я сходил проверить, и он снова заснул.
– Ты мое золотко! – сказала мама. – Я знала, я верила – на тебя можно оставить дом.
– Хотя мы были тут рядом, у соседей, – прибавил отец.
Генри залез в пижаму под бдительным отцовским оком, и тут вдруг раздался пронзительный вопль, который, казалось, никогда не смолкнет. Отца как ветром сдуло.
Из братишкиной комнаты снова послышался крик.
Генри подглядывал в дверную щелку.
Им пришлось использовать ножницы… Генри обмочился в штаны, но этого никто не заметил.
Потом приехали полиция и «Скорая помощь».
У дверей топтались соседи в домашних халатах.
Генри разрешили не ложиться и поговорить с полицейским.
Когда Генри еще был маленький, братишкина комната большую часть времени служила кладовкой. О том случае у них в семье никогда не говорили. Мать иногда плакала в ванной. Иногда Генри видел, как отец сидел у себя в гараже, уставившись в одну точку.
Став постарше, Генри просыпался оттого, что задыхался во сне. Все знали, что у нет больше нет братишки. В супермаркете люди часто подходили к матери.
«Ну как, справляетесь?»
Даже спустя годы – все тот же вопрос, все то же сочувствие на лицах. Мягкое прикосновение к руке – в знак всеобщей поддержки и ободрения.
Во всем винили игрушку – ни о чем другом никто и подумать не мог.
На последнем курсе университета Генри понял – с ним что-то не так. Механизм, помогавший другим студентам заводить меж собой долгую дружбу во время бурных ночных кутежей в студенческих забегаловках, лично у него дал сбой, а может, он у него вообще никогда не включался.
А те редкие дружеские отношения, которые у него все же завязывались, скоро обрывались. Искренняя отзывчивость быстро оборачивалась безразличием.