Не могу вспомнить, в каком виде бытовала эта история – читал ли я ее в книжке с картинками или, быть может, в пионерском журнале, на открытом ли уроке рассказывали, слышал ли по радио или, может быть, от взрослых в парке Победы, где хоть и не часто, но доводилось гулять. Как бы то ни было, у людей моего поколения этот сюжет в подкорке: девочка обнаруживает опасное повреждение железнодорожного полотна, снимает красный галстук (или платок) и, размахивая им, останавливает поезд.
Вот так и воспринимался этот памятник, и не только мною – почти всеми, кто его знал.
А знали его, главным образом, по дубликату – в Зеленогорске на Приморском шоссе, если ехать из города, сразу за Нижней улицей, он и сейчас там – бронзовая девушка на гранитном постаменте полулежа машет платком, но только это клон образца 1957 года – исходный вариант, установленный на четыре года раньше в Московском парке Победы, был менее известен: все-таки аллея парка – не трасса.
Девушка опирается полусогнутой рукой на рельс, а поскольку второй рельс не предъявлен, можно решить, что с ним что-то произошло нехорошее – украли, оползнем смыло, просто исчез… Ясно, что девушка совершает подвиг.
Вот и надпись о подвиге сообщает. Но это не надпись на пьедестале, которая, если была бы, сразу бросалась бы в глаза, а маленькими буковками надпись белой краской на плинте – то есть на плите под скульптурой. Надо подойти вплотную к памятнику и, невольно склонив голову, прочитать… Впрочем, нет – время практически стерло белую краску. Но мы-то знаем, что там было. Там было:
«Подвиг Раймонды Дьен».
А без Википедии, кто такая Раймонда Дьен?
То-то и оно. Вот вам три объекта, представьте: аникушинский памятник Пушкину на площади Искусств, памятник «Подвиг Раймонды Дьен» на Приморском шоссе и ваш покорный слуга, пишущий эти строки (не памятник), – спрашивается, есть ли между данными объектами что-нибудь общее? Про первые два можно сразу сказать: кроме того, что они оба памятники, их объединяет энергия взмаха рукой, каждый изображает порыв – Пушкин застигнут в минуту вдохновения, а Раймонда Дьен – в минуту смертельной опасности. Что касается меня, то я к ним просто пристроился. А вот и нет. У всех троих есть одно общее, вот оно: мы все трое – ровесники. Когда узнаешь о памятнике, что он твой ровесник, начинаешь к нему относиться внимательнее, участливее, сострадательнее, но где-то и по-свойски, возможно. С Пушкиным, которому памятник, с Александром Сергеевичем, тут без вопросов – он в жизни моей играл заметную роль, едва ли не с моего младенчества, а что до Раймонды Дьен, я даже имени этого не знал, пока не увлекся – в зрелом уже, так сказать, возрасте – тайной стороной жизни петербургских памятников.