Пусть все останется как есть. Так даже лучше, выразительнее… Вырисовывалось что-то парадоксальное. Человеку памятник отлили в бронзе, даже два, а память о нем превратилась в труху… Какая-то метафора угадывается, нет?..
Я и так перед Николаем Антоновичем имею небольшой грех… дурномыслия. Когда листал тома «Великой реформы», обратил внимание, что в одном есть мелко напечатанные исправления, относящиеся к ошибкам в предыдущем томе. При всей капитальности издания мелких технических промахов избежать не удалось. Но кто читает исправления отпечаток и им подобное? И тут я подумал: а вдруг в одном месте под маленькими портретиками перепутали подписи? Почему бы мне не заглянуть в пятый том на предмет исправлений? Вдруг подпись «Н. А. Кристофари» и соседскую подпись «А. К. Гирсъ» перепутали, поменяли местами, о чем и извещают в следующем томе? Гире похож на Чаадаева, у него вообще нет бакенбард, совершенно иной тип лица, чем Кристофари. А вдруг памятник поставили не тому? Вот это был бы сюжет! И он мне показался настолько убийственным, что я сам в него немедленно поверил и торопливо обратился к пятому тому, чтобы подтвердилась моя догадка о невероятной ошибке в четвертом… Но это морок на меня нашел. Никакой ошибки не было. Кристофари был Кристофари.
Каюсь в непотребных мыслях, ведь я им нехорошего пожелал – покойному Кристофари и почитателям его памяти как первого вкладчика.
(Хотя ну ничего не могу с собой поделать. Я ведь и сейчас не на все сто уверен, что всеми портретами членов тех комиссий, давно-давно почивших в бозе, располагала редакция «Великой реформы», а надо было что-то публиковать… Уж очень один похож на Чаадаева, а другой вообще какой-то… словно из книжки Диккенса… Но нет. Не надо об этом.)
И еще одна картина представилась мне, и трудно мне от нее избавиться.
Вот задумался пожилой человек о прожитой жизни – скоро Богу душу отдаст. И появляется кто-то вроде ангела-утешителя и говорит: «Николай Антонович, вы вот не знаете, а ведь вам через сто двадцать пять лет после вашей кончины памятник поставят». – «На могиле?» – поднимает веки старик. «Зачем же на могиле? На Невском проспекте». – «Мне? На Невском?» – «Бронзовый, во весь рост, и еще один в Москве». – «Быть не может!» – «Еще как может, Николай Антонович! А еще ваш портрет на серебряной монете отчеканят!» – «Но за что? За что?» Будет перебирать в памяти свои заслуги. Может быть, за то, что построил родовспомогательный приют? За то, что дома своим рабочим с просторными квартирами возвел? За то, что основал училища, как для мальчиков, так и для девочек? За то, что изучил за границей опыт благотворительности и в российских условиях нашел, как его применить? Или все же за крестьянскую реформу?.. За что? За что?