Мама любила меня. «Пойдем, дочка, я «присплю» тебя». Это значит, рядом ляжет, погладит, легонько похлопает, пока не усну…
Однажды со всех ног лечу домой и сообщаю:
— Мам, слушай!
Когда Ленин умирал,
Он Сталину приказывал,
Шоб он хлеба не давал,
Сала не показывал!
Мама с разинутым ртом, подбоченившись, склонилась ко мне:
— Это откуда ты такую гадость взяла?
— А там. На сходке, казаки жируют… Спел один.
— Пьяный?
— Не пьяный, — упрямо возразила я.
— Может, иногородний?
— Казак! Дядя Витя Слепцов.
Мама выпрямилась, приложила ладонь ко рту и беспомощно буркнула:
— Черт-те что…
В те времена слово казака — закон. Казак никогда не сделает плохого. Он и защитит, и научит, и разберется. И шашка его, и папаха источали энергию, патетику справедливости.
Еще только руку протянул казак к обмундированию — и уже полностью входит в силу веры, служения людям, своей значительности. Казак значителен. Военизированная форма — это не знак войны и драки. Это обозначение его принадлежности к казачеству, как мантия судьи. Правда, мантия надевается на время суда, а казацкое обмундирование на казаке навсегда. Это его стать, самоутверждение и клятва.
Помню, как колхозники негромко и печально роптали. Надвигался опять голод; надо было решить стыдное, нечеловеческое дело — пахать на коровах. Со вздохом должны были принять такое святотатство. Уже мне и спать хотелось, и маму жалко, и всех людей. Тесно и жарко… Обреченность и горе… А как появились два казака да атаман, присели под керосиновой лампой — легче стало.
Они решат. Они сделают правильно. Что повелят — ошибкой не будет. Их надо было знать.
К примеру, если бы дознались, что кто-то изнасиловал пятилетнего — плетьми до смерти, принародно! Чикатило казачки не подарили бы месяцы жизни, пока шло расследование, допросы, доказательства… Только плеть — до смерти, принародно. Если рука протянет наркотик — эту руку срубят шашкой. Кто ты? Ты человек, протягивающий смерть себе подобному. Сколько родителей желали бы разорвать на куски такого торгаша!
…Или пакость гундосая — рваный, сопливый на экране телевизора знакомит, жестикулируя, следователей:
— Вот тут мы душили… Вот тут насиловали, тут расчленяли и в пакеты расфасовывали…
Как прожить оставшуюся жизнь родным, потерявшим свою девочку, розовую, чистенькую, домашнюю! Картины ее агонии до конца жизни будут стоять перед глазами мамы, папы, дедушки, бабушки.
— До каких изощрений доходят родители в поисках пропавшего ребенка! — сказал как-то следователь. — Годы… Годы ищут. Неустанно, методически… Нам и не снилось так искать.