— …И все с молитвой Божьей, с крестным знамением. А потом хвать ее клещами — и в горн. Она стонет, корчится, а Мишаня держит ее клещами и кричит: «Изыди, нечистая, отринься от подобного!»
Голос тетки Татьяны звучал вдохновенно, чувствовалось, что рассказ воспроизводится уже не в первый раз, постепенно обрастая все новыми красочными подробностями.
— Так и сгорела, даже пепла не осталось. А Мишаня говорит: «Все. Ставьте свечки, благодарите заступницу нашу Небесную». А потом вдруг побледнел весь и упал.
Мишка приоткрыл глаза. В горнице у его постели собрался целый консилиум: лекарка Настена почему-то с очень сердитым лицом, мать с лицом заплаканным, дед с лицом, опухшим после вчерашнего праздничного ужина, отец Михаил с ликом бледным и болезненным, под ручку (с ума сойти!) с теткой Аленой. Правда, поддерживал не он даму, а дама его. Где-то на заднем плане маячила Юлька.
Отец Михаил первым заметил, что Мишка открыл глаза.
— Миша, Мишенька, узнаешь меня?
— Узнаю, отче.
— Миша, прости, я обязан тебя испытать. Перекрестись.
Мишка, удивляясь собственной слабости, обмахнул себя крестом и непослушными губами произнес первые строки Символа веры:
— «Верую во единаго Бога Отца, Вседержителя, Творца небу и земли, видимым же всем и невидимым…»
Монах извлек откуда-то кропило и брызнул на Мишку святой водой.
— Аллилуйя! Чист отрок! Слава Богу!
— Ну и чего, спрашивается, всполошились? — сердито пробурчала Настена. — Я же сразу сказала: нет в нем тьмы. Не могло ничего на него перекинуться, заклятие-то на Татьяну было.
Стало понятно, отчего Настена выглядит такой сердитой, — старые счеты с попами. Отец Михаил, видимо, вообразил, что нечистый дух мог переселиться из куклы в Мишку.
«Опять, блин, спасает нетонущего. Прямо как в старом анекдоте: «Дурак, живу я здесь!»
— А теперь ступайте-ка все отсюда, — скомандовала Настена, — с душой у парня все в порядке, а я телом займусь — вон, зеленый весь, как лягушка, руками еле шевелит. Ступайте!
Все потянулись в двери, отец Михаил попробовал было поупираться, но Алена, похоже, даже не заметила его усилий. Все наконец вышли, только Юлька осталась стоять у стены с выражением на лице, более подходящим гладиатору, вышедшему на арену, чтобы победить или умереть.
— Ну чего набычилась? — обратилась Настена к дочери. — Не гоню же. Наоборот, ты лечить и будешь. Видишь: дружок твой силы все растратил, пустой почти.
— Так уж и мой…
— Ну не мой же? — Настена повернулась к Мишке. — Ты что натворил, дурень? Не мог мне сказать? Устроил тут тарарам.
— Не должно было быть тарарама, тетя Настена, куклу-то я сам сделал, только иглу у волхва взял, да и без иглы бы мог. Помнишь, ты объясняла, что наговор сам по себе ничего не лечит, надо, чтобы больной в него верил. Значит, и кукла сама по себе просто куча тряпок, но тетка Татьяна в нее верила, вот и подействовало.