— Чего вылупились, едрена-матрена, да оттащите же его! Нож, нож заберите, порежет кого-нибудь!
Кто-то заламывал Мишке руки за спину, кто-то просовывал сквозь лязгающие зубы горлышко фляги, а из Мишкиного горла рвался к чистенькому весеннему небу переполненный тоской и яростью, более уместный для стылой декабрьской ночи настоящий звериный вой.
* * *
Очнулся Мишка лежа в санях, нога тупо ныла, но пульсирующего дерганья не было, похоже, дело обошлось без воспаления. Рядом кто-то пошевелился.
— Проснулся, Михайла?
— Афанасий? — Мишка узнал одного из ратников, бывших вместе с ним в дозоре. — Ты как? Я слышал, ты еле-еле до наших доскакал, куда тебя?
— А! Щитом прикрыться не успел, ключица сломана. Придется одноруким походить. А ты?
— Ничего, побаливает немного.
— А хорош мед у дядьки Корнея! Ты полдня и всю ночь проспал, как младенец.
— Так уже утро? — удивился Мишка.
— Проспал ты утро, к полудню идет.
— А городище?
— Взяли перед рассветом. Дядька твой — Лавр — целый десяток тайно провел. Там у них калитка какая-то, ну вот через нее и провел, потом ворота открыли — и наши как ворвутся! Никто и ворохнуться не успел.
— И что, ни убитых, ни раненых?
— У нас один дурень с коня сверзился, ногу сломал, да еще одному поленом по морде попало, а у них человек пять убитых да с десяток раненых. Сотник Корней приказал лишней крови не пускать.
— Слушай, а почему нас на дороге стерегли? Никто же не знал, что мы на городище идем.
— А никто и не стерег, они нас случайно увидели, короткой дорогой через лес вперед забежали и в засаду сели. — Афоня оказался информированным обо всех делах прошедших суток. — Только слабы они против кованой рати. Думали дозор пропустить, пострелять, сколько выйдет, да и смыться, но не вышло.
— Так они что, не из городища?
— Только трое, то есть было-то пятеро, но двоих мы того… упокоили. А остальных они в тех местах насобирали, где княжья дружина прошла. Вели их куда-то, но куда — только Белояр знал, а с него уже не спросишь. Они своих баб с детишками недалеко оставили, туда сейчас Леха Рябой с двумя десятками ушел. Пригонит сюда. Деться им все равно некуда, деревеньки их княжья дружина спалила, пойдут к нам в холопы и не пикнут.
— А в городище?
— А там то же самое. Корней всех согнал и объявил, что за участие в бунте, по княжьему указу, быть сему месту пусту. Но раз у него тут родня есть, то он их, так уж и быть, из городища живыми выведет, а только потом его огню предаст. Разрешил имущество собрать, кто сколько увезти сможет, даже коней наших заводных дал под волокуши, если саней не хватит. Благодетель. — Афоня криво усмехнулся. — Отец родной.