Несмотря на все усилия отца Бернарда, ему не удалось уговорить мисс Банс и Дэвида остаться. Они собрали вещи, и он отвез их на вокзал в Ланкастер, где они сели на ночной поезд и уехали в Лондон.
Тяжелое уныние воцарилось в «Якоре», и, когда оставаться там стало совершенно невыносимо, я отправился спать, оставив Мать, Родителя и Белдербоссов предаваться мрачным мыслям в гостиной.
Хэнни спал, совершенно измученный произошедшим в обители. Я какое-то время смотрел на него, но, должно быть, сам быстро отключился.
Я проспал примерно час — и проснулся оттого, что кто-то вошел в комнату. Это была Мать. Она принесла поднос с дымящейся чашкой. Мать посмотрела на меня и жестом предложила снова лечь.
— Что ты делаешь? — спросил я.
— Даю Эндрю чай.
— Он спит.
Мать шикнула на меня, подошла к кровати Хэнни и села на краю. Она смотрела с минуту, как он спит, а потом достала банку с водой из обители. Она плеснула часть в чай и поставила чашку на ночной столик.
Оставшуюся воду она накапала на ладонь и, намочив палец, очень осторожно нарисовала крест на лбу Хэнни.
Он пошевелился и начал просыпаться. Мать шепнула «ш-ш», и Хэнни снова улегся. Он лежал совершенно неподвижно, его сознание снова ускользнуло в русло сновидений.
Почему она не может оставить его в покое? Брат был настолько измучен всем случившимся в обители, что казался мертвым. Его лицо приобрело ту самую жуткую безжизненность, какую я заметил на лице отца Уилфрида в тот день, когда Мать с остальными отправилась омывать его для похорон.
Меня тоже заставили пойти помогать приезжему священнику, присланному епископом надзирать за соблюдением церемонии омовения. Не повредит, сказала тогда Мать, если епископ будет знать, что у нее есть толковый сын, когда придет время подумать о церковной карьере.
Отца Уилфрида положили в гроб в передней комнате его дома. Этой комнатой редко пользовались, она была холодной, как тот январский день за завешенным шторами окном.
Старинные дорожные часы негромко дребезжали на камине рядом со свечами, которым предстояло гореть до самых похорон. Все стояли вокруг гроба, пока священник произносил молитву. Закончив, он начертал в воздухе над телом крестное знамение. Потому что теперь это было тело, а вовсе не отец Уилфрид. Смерть — плохой рисовальщик, она передавала сходство, но как-то отстраненно, придавая лицу лежащего в гробу вид кого-то из знакомых, однако для полного сходства чего-то явно не хватало. Думаю, человек в гробу становился похож на восковую фигуру.