Как только Хэнни полностью высох, я стал помогать ему надеть пижаму. Но брат перестал улыбаться. Все его тело стало твердым и неподатливым, и я с большим трудом смог продеть его руки в рукава и застегнуть пуговицы. Я заметил, что Хэнни смотрит поверх меня на темнеющее небо за окном, и тогда мне стало ясно, что не так. Он понял, что мы остаемся здесь, и это ему не понравилось. Он хотел уехать домой.
Я уложил брата в постель и разрешил взять с собой набивного зайца, к которому Хэнни был привязан, надеясь, что он отвлечется от своих мыслей и заснет. Хэнни, прижав зайца к себе, гладил его по ушам, а я отошел от него и сел у окна, стараясь рассмотреть сквозь собственное отражение быстро исчезающее в сумерках море.
В комнате стало вдруг совсем тихо. Грачи замолкли. Вокруг воцарилось безмолвие, и я ощутил тревожность.
Ночь поглощала Лоуни. Я такого нигде больше не видел. Дома, в Лондоне, темнота держалась на расстоянии, съеживаясь за уличными фонарями, прячась за административными зданиями, и ее легко можно было рассеять мгновенной вспышкой света от проходящих поездов метро, пронзившей наш сад. Но здесь все было по-другому.
Здесь нечему было противостоять темноте. Холодная луна была далеко, звезды излучали тусклый свет, такой же тусклый, как и крошечные огоньки от рыбацких лодок далеко в море.
Подобно тени хищной птицы, темнота медленно перемещалась по холму, за «Якорь», по болотам, вдоль берега, через море, пока видимой не осталась только бледно-оранжевая полоска на горизонте — последний свет во всей Англии, уносимый отливом.
* * *
Я уже собирался задернуть шторы, когда увидел, как кто-то пересекает дорожку, ведущую к дому, и направляется через поле в сторону того места, где находится «Танк». Минуту спустя появился другой человек с большим рюкзаком, он догнал первого, и я увидел, как оба направились к зеленой изгороди в дальнем конце поля. Фермеры, подумал я, срезают путь к дому. Я пытался увидеть, куда они идут, но стало уже слишком темно, к тому же снова зарядил дождь.
Я услышал, как за моей спиной Хэнни вылез из кровати и принялся скрести пол, проводя ладонью по некрашеной доске и постукивая костяшками пальцев то в одном месте, то в другом.
— Что ты делаешь? — спросил я. — Ты должен быть в постели. Мать будет ругаться, если увидит, что ты не спишь.
Брат показал на пол.
— И что там?
Он снова показал на пол.
— Нет, Хэнни, ты не пойдешь вниз.
Брат улыбнулся и потянул меня за рукав, так что я вынужден был, как и он, опуститься на колени рядом с изъеденным молью розовым ковриком, лежащим посреди комнаты.