.
Позднее Томас Манн говорил, что никогда бы не мог создать «Будденброков», «если б его не возбуждало и не поддерживало чтение Толстого».
От Толстого идет сама композиция любекского романа — эта пестрая смена разнородных эпизодов, не только не нарушающая, а, напротив, артистически воссоздающая неторопливое, почти неприметное течение жизни, конечно же, отливающей другим местным колоритом, другой социальной и национальной самобытностью. Более того, мы склонны при-писать и эти густо вплетенные в ткань повествования манновские «лейтмотивы» влиянию не столько музыкальной техники Вагнера, сколько литературной техники Толстого, который так часто прибегал к тому же приему — к повторным упоминаниям отличительных внешних черт, повадок и характерных словечек своих героев, а также к сквозным образам, сопровождающим иные сатирические зарисовки, как-то: к неоднократно повторяющемуся сравнению с неустанно работающей ткацкой мастерской великосветского салона Аннет Шерер.
В 1900 году впервые вышли в немецком переводе «Смерть Ивана Ильича» и «Крейцерова соната» и были тогда же прочитаны Манном, еще продолжавшим работать над «Будденброками». Большой художник, собственно, никогда не подражает, не поддается влияниям; он активно испытывает воздействие великого искусства и смело вступает с ним в творческое соперничество. Не попадись тогда в руки Томасу Манну «Крейцерова соната», он, быть может, и не заставил бы пережить не по годам одряхлевшего сенатора Будденброка чувство ревности. Но толстовская повесть была прочитана, и можно только удивляться, как оригинально — вслед за Толстым, но по-своему — была разработана тема ревности молодым романистом.
Это мучительное чувство пробудилось в Томасе Будденброке в период глубокой его депрессии. Любекский старожил, он знал, как пошатнулся его престиж в связи с резким сокращением торговых оборотов его фирмы. И вот теперь — новая беда, эти частые посещения его жены молодым лейтенантом фон Трота, их тесная «музыкальная дружба». Что только не подумают, не могут не подумать почтенные горожане, сопоставляя его, постаревшего, обрюзгшего, с Гердой Будденброк, по-прежнему блиставшей своей холодной молодостью. Правда, он знал, что этот странный лейтенант не был «обольстителем женщин», по слухам, и вовсе не интересовался ими, всецело предавшись музыке. Но этого не знали они, другие, и сенатор невольно думал их мыслями, их грубо-прямолинейными представлениями, силясь оживить в себе «инстинкты своих предков: скептическое недоверие усидчивого и бережливого купца к легкомысленной, охочей до приключений, несолидной военной касте».