— Что-то вроде этого, — кивнул я. — Он может объяснить это лучше, чем я.
Я допил кофе. Мне хотелось домой, к семье.
— Чего ты хочешь, Джина?
— Я хочу моего сына, — ответила она. — Я хочу узнать его. Хочу, чтобы он узнал меня. Я знаю, что мы — я — упустили ужасно много времени. Поэтому я хочу, чтобы это случилось сейчас. Пока не станет слишком поздно.
Я подумал, что никогда не будет слишком поздно. В жизни Пэта уже давно зияла дыра размером с Джину, но мне казалось, что заштопать ее никогда не поздно. Я не сомневался, что у обоих всегда найдется время для того, чтобы исправить ошибки. Вот такой я глупец. В уме я уже прикидывал маршрут, каким повезу Пэта по городу.
— Где ты живешь, Джина?
— У меня квартира с двумя спальнями на Олд-Комптон-стрит, — сказала она. — Верхний этаж. Много места. Хорошее освещение. — Она выглянула в окно. — В пяти минутах отсюда.
Я развеселился.
— Сохо? — спросил я. — Интересный выбор. И что ты там делаешь — возвращаешь молодость?
Она поджала губы.
— У меня не было молодости, Гарри, — сказала она. — Я была замужем за тобой.
Завибрировал мой телефон. Джина отвернулась, я поднял трубку, и женщина с ямайским акцентом сообщила, что Кен Гримвуд в больнице.
В семь лет мой сын чуть не утонул. Мы отдыхали в тихом уголке Крита, который назывался Агиос Стефанос — несколько лет назад остров захватили парни в футбольных майках, — и последнее, чего мы могли ожидать во время этих коротких каникул, были смерть и несчастье. Нам этого хватаю и дома.
Это были годы после расставания с Джиной, после смерти моего отца и болезни матери, и казалось, не успеешь отвернуться, а твои близкие уже исчезли или умерли. Мы поехали на Крит не ради солнца, моря и рецины. Нам просто хотелось перевести дух.
Я вспоминаю ветреный галечный пляж. И вижу Пэта — тощие руки и ноги, всклокоченные белокурые волосы и обвисшие плавки. Он плещется в воде на надувном матрасе, а я на берегу почитываю книжку в мягкой обложке.
Сыну семь лет.
Я невольно улыбнулся, глядя на него, потому что на нем были купленные в аэропорту солнечные очки, слишком большие для него. Он с гордостью носил их, не снимая даже по вечерам. В критских сумерках он щурился сквозь них на мусаку и картофель фри.
Волны били о берег все сильнее, но мне и в голову не приходило беспокоиться. Он был совсем близко. Но иногда можно быть совсем рядом и в то же время влипнуть в такие неприятности, что потом не расхлебаешь. Он разнежился на матрасе, должно быть, даже вздремнул на солнце, а волны уносили его прочь от берега. И когда он это заметил, его унесло уже довольно далеко.