— Папа, ты ведь ничего не видел? — спросила меня дочь.
Я улыбнулся и покачал головой:
— Ничего не видел, ангел.
— Хорошо.
Я отправился на работу.
— Вы знаете, что мы вас любим, — говорил Блант, кривя мягкий рот в гротескной пародии на выражение чувств.
Я не мог себе представить, что он кого-нибудь любит.
— Думаю, я возьму мясо акулы и равиоли с тыквой, — заявил Марти, оглядываясь в поисках официанта.
Он совершенно ничего не замечал. Но я понял. В Би-би-си тебе никогда не говорят о том, что любят тебя, пока не настанет день, чтобы выкинуть тебя прочь.
Я вас люблю. Поэтому вы должны умереть.
Я обвел глазами место, где мы сидели, — облицованный деревянными панелями итальянский рыбный ресторанчик в Мейфэр, который неизвестно почему облюбовали деловые люди нашего бизнеса, и понял, что устраивать сцену будет самоубийством. В этом случае про нас подумают, что мы не умеем достойно проигрывать. А тем, кто не умеет достойно проигрывать, не предлагают работу.
На столе лежал хлеб. Он был не порезан, а поломан руками — таким образом здесь хотели продемонстрировать, как едят хлеб итальянские крестьяне.
— Можно поломать хлеб не так крупно? — спросил Марти у официантки, и она отнесла его обратно на кухню.
— Демографическая ситуация с определенного момента изменилась, — разглагольствовал Блант. — «Оплеуха» делает то, о чем говорится в Интернете, — но неужели мы действительно должны потворствовать родившимся во время беби-бума и готовым убить того, кого видят за рулем с мобильником в руке?
— Определенно, — проговорил я, хотя в душе подозревал, что уже слишком поздно.
— Вы собираетесь брать закуски? — поинтересовался Марти. Он похлопал по растущему экватору пояса своих брюк. — Я, пожалуй, воздержусь.
— Марти, — проговорил я, глядя на Бланта. — Марти, нас увольняют.
В ресторане было шумно. Все места, куда мы ходили, мало чем отличались друг от друга. Складывалось впечатление, что все пользуются ртом исключительно для болтовни. Но Марти продолжал помахивать меню, призывая утомленную молодую уроженку Восточной Европы в белом фартуке. Я не сводил глаз с Бланта.
— Потому что мы не пришли послушать вашу убогую речь? — спросил я. — Вашу супер-гипер-медиа-распрекрасную речь? Потому что мы не к вашим услугам сутки напролет? Потому что у нас своя жизнь? Потому что у нас семьи?
Блант вспыхнул:
— О, дело вовсе не в этом.
— А в чем?
— Мы просто хотим внести кое-какие изменения.
— Почему, когда люди так говорят, изменения никогда не бывают в твою пользу? — уже не сдерживался я. — Почему изменения всегда делают жизнь хуже? Почему ничего никогда нельзя оставить без изменений?