Сарсин допила своё молоко.
— Этот кинжал, как и платья? — спросила Кестрел.
— Я не очень понимаю, о чём ты говоришь.
— Он был создан специально для меня. А у тебя остались мои прежние вещи, как платья, например? Как кинжал?
Сарсин замялась, словно она хотела рассказать, но слова застряли в горле.
— Твоё фортепиано, — наконец выдавила она.
Перед мысленным взором Кестрел сразу же появился инструмент: чёрный, большой, слишком большой для её сердца, неожиданно зародивший в ней острое желание.
— Где оно? — с трудом произнесла она.
— Внизу, в салоне.
Нахлынули воспоминания о музыке. Изгиб пальцев. Поражающие красотой ноты.
— Я хочу его увидеть, — сказала Кестрел. — Сейчас же.
— Честно говоря, я не уверена, что ты сможешь спуститься по ступенькам.
— Но…
— Тебя можно было бы отнести туда. Но мне не справиться.
— О…
— Ты не такая уж и лёгкая.
Кестрел молчала.
— Так мне попросить, чтобы тебя спустили вниз?
Она знала, о ком спрашивала Сарсин.
— Нет.
— Тогда ешь свой завтрак.
И она без возражений занялась своим завтраком.
* * *
Иногда она ступала осторожно по своей памяти, и та скрипела и раскачивалась под ней, как мост, который едва мог вынести её вес. Кестрел хотелось отступить к тому, что она знала лучше всего: тюрьме. Там она научилась любить землю под щекой. Сухую и прохладную. С запахом того, чего никогда не касалось солнце. Она знаменовала собой сон. Она пила дозу ночного наркотика. Глоток за глотком. А потом она медленно плыла по течению бездействия и вновь проникалась любовью к стражнице, которая вела её, и любила мгновение перед сном, потому что это был всего лишь миг в череде мгновений, когда она не думала о том, как сдалась… и сдавалась на милость наркотику. У неё никогда не было другой жизни. Только эта.
Потом приходил сон. Он прижимал её к земле. Давил на лёгкие. Наркотик нежными пальцами раздвигал губы в блаженную улыбку.
Никто больше не оставался с ней на ночь. Ни Сарсин, ни он. И ей не нужна была компания, она не ребёнок. Её не пугали ночные кошмары, да она и не могла их вспомнить, когда просыпалась, как сейчас.
Пальцы Кестрел дрожали, когда она дотянулась до тускло горящей лампы на прикроватном столике. Она взяла лампу. Ключи. Натянула халат и прошла через свои покои, лоджию и вышла в сад на крыше. Она ступала босыми ногами по округлым камушкам. Темнота была такой приятной и тёплой, что Кестрел знала, она не замёрзнет.
Она должна знать различие между теплом и холодом.
Она должна знать, что нервничать — это нормально. Ускорялся бы её пульс, будь она прежней?
Кестрел перебирала ключи в связке, пока не нашла подходящий к двери в противоположной стене сада. Открыв её, она вновь увидела сад, совсем как тот, что простирался у неё за окнами. Она попыталась ступать по гравию, не производя ни единого шума. Тщетно. Кестрел пришло в голову, что камни там лежали как раз для того, чтобы производить шум. Она поразмыслила над тем, зачем кому-то понадобилось слышать другого человека, и это отвлекло её от забытого кошмара, который, казалось, разорвал её пополам.