Зэки были связаны по рукам и ногам в самом прямом смысле этого слова.
Помимо наручников и ножных кандалов, каждый арестант нес на поясе крупную тяжеленную цепь. Отдельное цепное устройство соединяло руки, пояс и ноги в единое целое, как я называл – в «тройной тулуп».
В результате одетый в оранжевую униформу арестант шел на полусогнутых и сильно ссутулившись – выпрямиться ему мешала вертикальная цепь. Длина шага составляла максимум сантиметров двадцать – особенно в бега не пустишься.
Когда меня возили из предварительных тюрем на слушания в суд, я постоянно находился в позе эмбриона, скованный промасленными цепями по горизонтали и вертикали.
Такое не хотелось вспоминать.
Хотелось другого – поскорее перебраться на ПМЖ на другую сторону зоны.
В один из однообразных и лениво-жарких дней ко мне подошел всезнающий Семен Семенович Кац. Он по-заговорщицки взял меня под левую руку и заговорил полушепотом:
– Лева, слушай сюда, я могу тебе помочь остаться на этой стороне. От добра добра не ищут, поверь опытному человеку! Зачем тебе новые переживания? Весь «цурес»[71] ты и так достаточно получил!
В принципе меня эта история более чем устраивала. Здесь находились более-менее нормальные люди, которые проявили по отношению ко мне чудеса гостеприимства. Поэтому я с готовностью кивнул: «А вдруг что ценное скажет?»
– Значит, так. Я все уже придумал, комар носа не подточит! Будешь оставаться здесь по еврейской линии – фамилия у тебя подходящая. Моя жена даст телефон главного тюремного раввина, он имеет контору в Бруклине! Пусть ему позвонит твой отец и пожалуется, что ты верующий и тебе нужна Тора[72]. На этой стороне она есть, а на другой пока еще нет. Надо спешить, юноша, и срочно закосить под пейсатого[73]. Кстати, почему ты до сих пор не заказал себе кошерную еду? – спросил он, вывернув по-куриному свою седую голову на тонюсенькой шее.
– Еще не успел, Семен. На той стороне собирался, – ответил я, отойдя от напирающего Семена на пару шагов.
– Ты лучше меня послушай, – продолжал он. – Я прошел огонь, воду и медные трубы. И здесь, в Нью-Йорке, я тоже хорошо поднялся, и у себя в Черновцах был уважаемым человеком… Так о чем я говорил? Да, о кошерной хавке. Иди в понедельник к капеллану в церковь. Скажешь ему, что еще с детства ел только кошерное и соблюдал все наши посты. Научила тебя всему этому… пусть будет бабушка, – наставлял ментор.
Я представил свою бабушку по папиной линии – Иду Соломоновну. Всю свою жизнь она проработала директором школы, а потом, на пенсии – цензором в областной газете и, думаю, самозабвенно любила советскую власть. Ее муж, мой дедушка Иосиф, был коммунистом и комиссаром. Законы кошрута они явно не соблюдали.