Правда, потом, на протяжении следующих двух суток, забытье уже не наступало, но Колька понимал: это происходит лишь из-за уколов, которые ему делают каждые три часа. Он спрашивал, что ему колют, что с ним вообще случилось, но ни на один из этих вопросов врачи не отвечали. Наконец командный врач нехотя признался, что у Иванцова поврежден позвоночник.
– Что там повреждено? – хмуро спросил Колька. – Вылечить это можно?
– Я тебе что, Господь Бог? – рассердился врач. – Медицина, если хочешь знать, вообще не совсем наука. В науке ведь как? Одна причина всегда приводит к одному и тому же следствию. А у нас одна и та же причина может к двум прямо противоположным следствиям привести. Так что не будем загадывать, – бодро добавил он.
Колька понял, что доктор просто заговаривает ему зубы. А по бодрости его тона понял еще, что дело обстоит совсем плохо.
Его перевезли самолетом из Подгорицы в Москву все так же, на доске.
«На щите возвращаюсь», – вспомнил он фразочку из школьного учебника истории.
И ведь ничего почти не помнил из школьных уроков, а тут пожалуйста, память прорезалась! Фразочка означала, что воин возвращается домой мертвым; Кольке стало от нее совсем уж не по себе. Конечно, травма позвоночника еще не означала смерть, но то, что она означает для его спортивного будущего, Колька не просто понимал, а чуял каким-то запредельным, не человеческим, а звериным чутьем.
И чутье его не обмануло. Весь следующий год, всеми своими днями, влился в его жизнь как один долгий, бесконечный в своем однообразии день. Правда, в Центральном институте травматологии Колька навидался спортсменов с еще более тяжелыми травмами. Он-то хоть вставать начал после второй операции и хоть в корсете, но мог даже ходить по коридору, а были такие, что годами оставались неподвижны и никакие операции им не помогали…
Ходить-то он начал, но на этом его выздоровление и застопорилось, заморозилось, застыло так же, как утративший гибкость позвоночник. Врачи в один голос говорили, что ему повезло, сыпали устрашающими терминами: деформация дисков, ущемление нервов, – но в их профессиональном единодушии Колька слышал лишь одно: приговор.
Когда Галинка приехала за ним, чтобы забрать домой после третьей операции, взгляд у него был такой, что даже она растерялась. Правда, растерянность продержалась в ее глазах не дольше минуты.
– Что я тебе покажу, Иванцов! – сказала она, собирая его вещи. – А чашка твоя где?
– В соседней палате, – вяло ответил Колька. – К ребятам заходил, забыл. Да ладно, зачем она тебе?
– Мне ни за чем. А в больнице не надо ничего оставлять.