«Спросить, нельзя ли зайти? – подумал он, глядя на регистраторшу. – Да нет, не стоит».
В конце концов, не все ли равно, можно или нельзя? Колька для вида сделал еще один кружок по вестибюлю, толкнул дверь, за которой была лестница, и поднялся на второй этаж. Заблудиться в маленьком роддоме было невозможно.
В коридоре второго этажа было так же тихо, как во всем этом зачарованном царстве. На сестринском посту тоже никого не было, только ласково подмигивала лампочками и переливалась серебряной мишурой новогодняя елка.
«Может, тут эти лежат, как их… На сохранении? – подумал Колька, идя вдоль ведущих в палаты дверей. – А рожают еще где-нибудь?»
Из дальнего конца коридора наконец донесся первый роддомовский звук – тоненькое скрипучее кваканье. Наверное, там была палата для новорожденных.
Колька прислушался: не послышится ли откуда-нибудь Катин голос? Он узнал бы его, даже если бы она не произносила ничего членораздельного, а, вот как этот младенец, просто плакала бы. Но и плача не было слышно. Не заглядывать же за все двери подряд!
– Умница, – вдруг услышал он. Женский голос раздался из-за предпоследней, широко открытой двери. – Вот умница, вот красавица! И мальчишку какого родила – вылитый мамочка, тоже красавец.
Колька почувствовал, что сердце у него на секунду остановилось, а потом заколотилось в груди быстро, как после стометровки.
– Но почему же он молчит? – Вот он, ее голос! – Почему не плачет?
– А чего ему плакать? Здоровый парнишка, основательный. Гляди, как присосался!
Теперь сердце у Кольки не заколотилось, а перекувырнулось через себя – он услышал тихий Катин смех. Он подошел к открытой двери и заглянул в палату.
Это оказалась не палата, а довольно просторный, ярко освещенный зал. Краем глаза Колька увидел какой-то стол, застеленный простыней, и металлический блеск каких-то инструментов, и еще что-то неприятное, больничное. Но вот именно только краем глаза: ему было ни до чего, потому что он увидел Катю.
Она лежала посередине зала на высоком столе. Ноги и живот у нее были прикрыты простыней, а грудь, наоборот, открыта: ситцевая больничная сорочка была завернута ей под самую шею, а на груди у нее лежал мокрый голый младенец. Он лежал животом вниз, распластавшись, как большая лягушка, уткнувшись лицом в Катину грудь, и негромко чмокал. А Катя смотрела на него и смеялась.
«Какой же он красавец? – удивленно подумал Колька. – Мокрый, противный…»
Вот она – она точно была красавица! Колька чуть не зажмурился: ему показалось, не Катя освещена ярким светом ламп, а наоборот – от нее исходит свет и освещает весь этот большой зал. Как будто отпала от всего ее тела толстая корка, которая делала ее похожей на бесформенную гору, и то, что всего час назад проглядывало только сквозь лицо, теперь потоком лилось сквозь все ее тело.