– Плевать на твою бабу! – повторил Колька. – А что ты, я смотрю, с людьми по-человечески разговаривать не умеешь, на это не плевать…
– Заткнись, урод, – не меняя интонации, сказал Северский. Взгляд у него при этом тоже не изменился, он по-прежнему смотрел на Кольку как на мелкое насекомое. – Еще сколько вас, ублюдков, сбежится меня учить?
Глеб сразу догадался, что такого высказывания в свой адрес Колька не стерпит. Он сильно изменился со времен своей юности, все в нем стало другое, исчезла широкая улыбка, погас огонек бесшабашности в глазах, но невозможность проглотить оскорбление осталась прежней. Эта было то неистребимое, дворовое, вечное мальчишеское качество, которое и не могло измениться с возрастом, потому что было получено Колькой вместе со всеми иванцовскими генами – от отца, от деда, и, наверное, от прадеда-прапрадеда тоже. Все Иванцовы, которых помнили старожилы двора на Нижней Масловке, славились безоглядностью и в безоглядности своей – бесстрашием.
– Тебе и меня одного хватит, – клокочущим голосом проговорил Колька.
Еще через мгновение Глебу показалось, что воздух вокруг Кольки и Северского вскипел – с такой непонятной, с такой необъяснимой яростью набросились они друг на друга. Если бы сам Глеб умел так точно наносить удары и если бы он, как неандерталец, решил воспользоваться этим умением для того, чтобы отбить у кого-нибудь женщину, то и тогда, наверное, ненависть не была бы в нем так сильна, как сильна она была в этих посторонних друг другу людях.
Они молотили друг друга так, словно ненависть родилась вместе с ними, словно она, эта неизвестно откуда взявшаяся взаимная ненависть, была их самым главным, самым глубинным свойством.
– Колька, брось! – орал Глеб, пытаясь подойти поближе к дерущимся, чтобы хоть как-то их разнять. Это ему не удавалось: и потому что двигался он, полусогнувшись от боли в спине, и, главным образом, потому что подойти к этому вихрю ярости было просто невозможно. – Что с тобой?! Он же тебе ничего…
Глеб не успел сказать, что Игорь Северский ничего ведь не сделал Кольке Иванцову. Пока он проговаривал это, Колька отступил на полшага назад и, коротко ухнув, ударил Северского под подбородок длинным прямым ударом. Тот тоже успел что-то крикнуть – злое, невнятное – и упал.
Он упал, не согнув даже коленей, просто упал на спину плашмя. Раздался негромкий треск – Глебу показалось, что Северский упал головой на лежащую на асфальте ветку, – и тут же стало тихо.
Северский лежал на краю дворового тротуара. Голова его была откинута назад и свешивалась с тротуарного бордюра, в который он упирался затылком.