Она не произнесла больше ни слова, но, наверное, сила этого странного соединения была ощутима не только для нее. Глеб медленно поднял голову, вгляделся в ее глаза. Потом осторожно положил руку поверх ее руки. Выйдя на улицу, Ирина еще не успела надеть перчатки и почувствовала его прикосновение не рукой только, а всем телом. Правда, это, наверное, было бы так, даже если бы на ней были дворницкие рукавицы.
– Сегодня вас точно к нему не пустят, – не слыша своего голоса, повторила она. И добавила: – Не уходите.
Они целовались так долго, что прохожие стали оборачиваться на них с осуждением, как будто они были в чем-то виноваты. Впрочем, им это было все равно. Конечно, они были виноваты, и оба знали свою вину. Но к тому, что происходило сейчас между ними, к тому, что так властно и мощно накрыло их своим крылом, их вина не имела отношения.
– Хочешь чего-нибудь? – Глеб оперся локтем о подушку и заглянул Ирине в глаза. Вряд ли, правда, он разглядел их вблизи, лишь дальнозорко прищурился. – Вина, может?
– Ничего не хочу. – Она потерлась лбом об его ухо и уточнила: – Ничего дополнительного. Только тебя.
Ей смешно и странно было собственное бесстыдство – в словах, во всем теле. Наверное, это и не бесстыдство вовсе было, а… Ах, да какая разница!
Глеб наклонился и поцеловал ее. Его губы в самом деле пахли вином, но не так, как пахнут губы человека, который выпил вина, да ничего ведь они и не пили. Губы его сами были как вино – голова у Ирины кружилась от его поцелуев. Ей казалось, что она целуется впервые в жизни, и это тоже было странно и смешно.
Ей даже было совсем по-особенному больно – так, как будто он был ее первым мужчиной. Вот уж это было так непонятно и неловко, что она и думать об этом стеснялась… Да нет, ничего она не стеснялась! Она любила мужчину, рядом с которым лежала голая поверх одеяла, и если бы быть с ним вот так, голой, полностью ему принадлежащей, можно было не в его комнате, а только на людной улице, она не постеснялась бы и этого.
Никакие внешние подробности не имели значения по сравнению с возможностью быть с ним.
– Устала… – сказал Глеб, когда поцелуй окончился. – Ночь уже. И замерзла.
Она хотела сказать, что не устала и не замерзла, но он обнял ее, согревая, и она не стала ничего говорить. Пусть думает, что замерзла!
А устала… Господи, да как можно устать от того, что любовь пронизывает все твое тело, и вся ты тогда превращаешься в тело, а потом, когда эти горячечные минуты проходят, любовь пронизывает уже не тело твое, а сердце, и тогда ты превращаешься в сердце, и все это любовь, и вся ты – любовь!..