— Ради бога, замолчите! — вскинула она умоляющие глаза и тревожно прошептала: — Об этом теперь нельзя вслух говорить! Слышите?
Подуло вечерней прохладой. Погасал закат, а над дальним лесом показались золотые рога молодого месяца. Где-то рядом журчал ручей.
Таня встрепенулась, крепко пожала руку Аносову:
— Не сердитесь, Павлушенька! Давайте лучше о другом! — И, не ожидая ответа, тихо-тихо запела:
Как у месяца — золотые рога,
Как у светлого — очи ясные…
По заводскому пруду засеребрилась лунная дорожка, горы стали окутываться тьмой, когда она спохватилась:
— Уже ночь, пора по домам!
Аносов бережно взял Таню под руку, и оба, притихшие и счастливые, пошли по тропке, ведшей к заводу…
Они расстались поздно. Аносов возвращался домой с новым, радостным ощущением.
«Люблю или не люблю?» — спрашивал он себя и не знал, что ответить.
В комнате светился огонек. «Кто же у меня?» — удивился Аносов и вошел во двор. В распахнутую дверь лился мягкий золотой свет. На пороге сидел дед Евлашка и попыхивал трубочкой.
— Дед, ты ничего не знаешь? — многозначительно спросил Павел Петрович.
— Это о чем же новость? — весь встрепенувшись, поинтересовался охотник.
— Я влюблен! Влюблен! Влюблен! — восторженно признался Аносов.
— А, вот что! — разочарованно сказал Евлашка. — Эта хвороба, как лихоманка, обязательно ломает каждого в свое время. Прямо скажу, — хуже чахотки.
Старик спокойно глядел на Аносова.
— Но ты же пойми: она краше всех, лучше всех! — возмутился равнодушию Евлашки Павел Петрович.
— Это уж завсегда так, — безразличным тоном ответил дед. — Полюбится сатана пуще ясного сокола. И красива, и мила, и добра… А скажи мне, Петрович, откуда только злые жёнки берутся?..
— Ничего ты не понимаешь, дед! — сердито перебил его Аносов. — Самое лучшее на земле — любовь!
— Может, так, а может, и не так, — уклончиво отозвался старик. Простой человек, когда любовь приходит, думает не только о ласке, но и о труде. От любви труд спорится, — тогда и хорошо! В таком разе, Петрович, жаль расставаться с подружкой. Что же, счастливой дороги! Не поминай лихом молодость. Хороша она, когда глядишь со ступеньки старости!
Евлашка взволнованно запыхал трубочкой. Голубоватый дым потянул в комнату и заколебался в ней прозрачным туманом.
— Кто же она? — спросил дед.
— Татьяна Васильевна! — ответил Аносов.
— Хороша барышня. Сирота. Рада, небось, что жених объявился? Сказывал ей?
— Неудобно как-то. Боюсь чего-то, — признался Павел Петрович.
— Ну вот, это уж ни к чему, — сказал Евлашка. — В таком деле, сынок, девку бьют, как щуку острогой. Пиши ей, а я отнесу, — вдруг решительно предложил он. — Пиши!