Между тем наступила осень. По утрам с моря на город наплывал густой туман, который рассеивался только к полдню. В парках и на бульварах шуршал палый ржавый лист. В один из хмурых дней Аносову довелось встретить в департаменте Дитенгофа. В канцелярии стояла гнетущая тишина, которую нарушал только скрип перьев. Писцы, склонив головы, усердно писали, изредка тревожно поглядывая в сторону директорского кабинета. За массивной полированной дверью рокотал громовой бас. Старичок чиновник, с тусклыми склеротическими глазками, придвинулся к шихтмейстеру и пугливо прошептал:
— Слышите, сударь, грозно-то как! Ох, господи! — протяжно вздохнул он. — Не в духе его превосходительство. По всем статьям отчитывает господина Дитенгофа. В неурочный час попался голубчик под сердитую руку!
Когда из кабинета вырывались сильные окрики, старичок втягивал голову в плечи и испуганно крестился:
— Пронеси господи! Сохрани раба божьего… Ну и разнос, ну и разнос! Спаси нас и помилуй! — обеспокоенно покачивал он плешивой головой.
Вдруг дверь с треском распахнулась, и из нее, словно клубок, выкатился плотный красный толстячок в темно-синем вицмундире. Он прикладывал к желтому темени носовой платок и на ходу выкрикивал:
— Я их выгоню из трактиров! Пусть едут на завод!
Чиновник подмигнул Аносову:
— Это и есть господин Дитенгоф. Действуйте, сударь!
Павел Петрович быстро поднялся со стула и твердым шагом направился к толстячку.
— Вы кто такой? — рассерженно спросил тот, моргая белесыми глазами.
— Шихтмейстер Аносов, назначен в Златоуст. Позвольте вместе с вами выбыть в Кронштадт и поторопить моих спутников! — спокойно и деловито предложил Павел Петрович.
— О-о! — удивленно протянул чиновник, на секунду задумался и вдруг хлопнул себя по круглому лбу: — Хорошая идея! Будем действовать вместе! Нельзя медлить ни одной секунды. Идем! — он взял юношу под руку и заторопился к выходу.
В тот же день Аносов с чиновником отправились в гавань. У пристани на причале стояло много иностранных кораблей. Везде сновали матросы. Огромные битюги тащили к складам на широких телегах тяжелую кладь. Покрикивали возницы. Рядом по сходням торговых кораблей тянулись вереницы грузчиков. Оборванные, в одних нательных рубахах, несмотря на пронзительный холод, они обливались потом. Глянув в их сторону, Дитенгоф с завистью бросил:
— Это очень крепкий народ!
Аносов не отозвался, помрачнел, — он заметил, как тяжело дышали грузчики. Вот идет один из них, бородатый, потемневший, согбенный огромной тяжестью, и дыхание со свистом вырывается у него из груди.