Вам не хочется верить в то, как ему, мастеру расстрельных дел, еще при жизни стали сниться кошмарные сны: отрезанные головы укладывались вокруг его тела, обнажали зубы и пытались съесть великого революционера. Он кричал, размахивал руками, звал на помощь. Все утихало и он, укрывший голову подушкой, пытался заснуть хоть немного. Но… повешенные открывали дверь и лезли к нему в кровать. Словом, не было покоя. Он не высыпался, приходил на работу злой, хватался за кобуру и спрашивал своего зама прибалтийского еврея Уншлихта, сколько человек ожидает расстрела в подвале?
Обычно Уншлихт старался содержать в подвале менее тридцати узников, потому что, если было больше тридцати, то железный Феликс брал и его с заряженным револьвером, а если меньше, то справлялся сам.
— У вас такой вид, будто вы не выспались, Феликс Эдмундович, — сказал однажды Уншлихт, приседая.
— Я сплю всего четыре часа в сутки. Это должно войти в учебники. Опубликуйте в прессе, пусть советская молодежь подражает. Так сколько в подвале контрреволюционеров?
— Двадцать девять.
— Патроны где? Где патроны? я спрашиваю.
— В коробке, Феликс Эдмундович. В коробке, в двух коробках и обе коробки полные.
Мастер расстрельных дел в этот раз проявил неосторожность. Целясь в голову бывшему министру царской России, прострелил себе руку выше запястья, но в министра не попал. Охранник посетовал на такую неудачу и присел на один поваленный труп. А железный Феликс отдал ему свой пистолет и произнес:
— Выброси его к чертовой матери.
Он был очень зол и даже от врачебной помощи отказался.
— Я отлучусь на недельку, — сказал он Уншлихту, — мне надо продолжить мемуары. Ты понимаешь, меня преследуют эти убитые мною враги по ночам. Такое чувство, будто они меня жрут. Может такое быть? может. А я хочу оставить свое жизнеописание для истории — письма, дневники, рассказы. В них я буду таким, каким я был в Варшаве до того, как зарезал кухонным ножом одного мальчика, я был добрым, тихим, милым. И…что я только четыре часа в сутки отдыхал, а двадцать работал. Потрудись за меня в подвале. Только будь беспощадным, иначе Владимир Ильич освободит тебя от должности. Я-то ему каждый день докладываю, сколько уложил. А он подпрыгивает от радости, как мальчик, хотя мне кажется, ему тоже уже трупы снятся и он, как и я не спит по ночам. Он как-то уменьшился в размере, скрючился весь, страдает от какой-то болезни. Сильно переживает в связи с потерей подруги. Может удвоить количество расстреливаемых, и это благотворно скажется на его болезненной психике. Я его иногда приглашаю в подвал, но он не умеет целиться и держать пистолет в руках, они у него постоянно дрожат. Ленин стреляет языком, его язык — страшное оружие. Он может приказать, чтоб меня расстреляли. И расстреляют тут же без суда и следствия. В нем сидит бес. Кажется, он уже и сам от этого страдает, хотел бы избавиться, но уже поздно, поезд ушел, как говорится.