— И кое-что ему отрежем, — сказал местный чекист Нахаум.
— Делай с ним, что хочешь, но народ его должен видеть в обрезанном виде.
Обычно служители церкви идут на моление натощак. Это правило, соблюдавшееся веками. Любой священник, прежде всего человек, и если он перегрузит желудок пищей и отправится в храм, у него могут возникнуть проблемы. Пермский архиепископ Андроник отправился на службу в положенное время. И чекисты в этот раз отправились в храм и даже крестились как все прихожане, но едва закончилась служба и богомольный народ покинул храм, двое местных головорезов подошли к архиепископу и тут же объявили, что он арестован.
— Следуйте за нами, — приказал Нахаум.
— Что я такого неугодного сделал для советской власти? — спросил Андроник.
Получив два удара кованым сапогом, Андроник присел, превозмогая боль. Головорез Ицхак запустил пальцы в длинные волосы и стал его волочить за собой. Но Андроник через какое-то время встал на ноги и пошел рядом с карателем в полусогнутом виде.
В местной камере пыток, ему разрешили сесть и оставили одного. Вскоре явился тучный мужик, одетый в темные штаны, но без рубахи.
— Давай побреемся, отец, — сказал он, оттачивая бритву на растянутом ремешке.
— Мне нельзя брить бороду. Это противоречит моему сану, господин хороший, прошу вас.
— Ничего, Бог простит. А вот наш бог этого не прощает. Покажи свои уши, шоб не поранил.
Каратель схватил ухо толстыми пальцами и стал тянуть вверх, Андроник стал приподниматься, облегчая боль.
— Э, ты, батюшка, сопротивляешься, а зря, — произнес каратель Хосман и полоснул бритвой по уху.
Ухо оказалось отрезанным.
— Хошь, съешь, мне не жалко, — произнес Хосман и расхохотался. — Давай второе ухо, а то выглядишь как дурак. Симметрии никакой.
Хосман повалил служителя на пол, придавил коленом худую грудь. Священник начал задыхаться.
— Слаб ты, я вижу. Не вздумай издохнуть. Ты нам нужен и народу нужен. Мы тебя покажем твоим прихожанам в обработанном виде.
Для того чтобы архиепископ не рыпался, каратель ударил в темя кулаком и, убедившись, что все хорошо, отрезал часть левой, а потом и правой щеки.
— Ну, вот теперь оставайся и молись богу до утра. Проси, чтоб он тебе оставил жизнь, потому как мы… не смогем это сделать.
Каратель вымыл руки, собрал свой инструмент и ушел.
Где-то на рассвете архиепископ пришел в себя в темноте, понял, что его одежда, окутывавшая плоть стала подсыхать, но еще была влажная и липла к телу. Голова кружилась и ныла, щеки горели, но боли особой не было. Он стал читать молитву, одну, потом другую, потом поднялся и совершенно другим голосом запел, как на амвоне. Голос, как ему казалось, прорезал толщу мрака и возвращался обратно к нему, приносил утешение.