всех своих врагов? Стрелять их, колесовать их буржуев проклятых. Выдай
мине ружжо и я пойду на последний бой, как
у песне поется «это есть наш последний и решительный бой». Ну как твое здоровьице? А то
у мене запор и в этом богатеи проклятые виноваты, плохо кормили до революции. Жаль,
шо тебя раньше не было в России, а то революцию сделал бы раньше во благо
прулеториата. Целую тебя
у ножки и ручки, аки маленького дитя. — Баба Бочкариха»
Письма подобного содержания приходили и от рабочих коллективов. Это были отредактированные письма чекистами и другими партийными работниками. Они публиковались в прессе — газетах и журналах.
После покушения на Ленина страх испытали и головорезы в ленинском ЦК, кроме Кацнельсона и Дзержинского. Что будет, как жизнь пойдет без вдохновителя и организатора массовых расстрелов, ведь революция должна себя защищать. Только Дзержинский был в состоянии покоя, а иногда и блаженствовал. К этому времени его ВЧК уже стала государством в государстве, она никому не подчинялась и что такое закон, мораль, элементарные права граждан, не признавала и не могла признавать, как и вождь, который ее создал. Но даже второй головорез Дзержинский не переставал признавать мудрость и принципиальность вождя. К этому времени Ленин уже утвердился в статусе земного бога, но для вида, как всякий оборотень, отнекивался, проявляя «скромность», но это еще больше подзадорило членов ЦК и всех советских граждан. Если писал председатель сельского совета, а он обязан был это делать, то он писал от имени всех односельчан и даже принуждал ставить свои подписи в конце текста, полного славословия.
Ленин даже не ожидал, что афера с покушением принесет ему такие дивиденды. По существу, именно с «покушения» на жизнь Ильича начался культ личности вождей. Первые два были самыми кровавыми. На смену еврею пришел кавказец, ставший гением, великим ученым без среднего образования.
Но самое главное заключалось в том, что Ленин и головорезы перешли от разрозненного террора к массовому. Немного погодя, в одном из московских парков на глазах у гуляющей публики, стали расстреливать оставшихся в живых царских министров — Щегловитова, Хвостова, Протопопова, Восторгова, Белецкого и еще с десяток случайных простых людей.
Некий уцелевший эсер Штейнберг выразил протест против уничтожения людей да еще в людном месте, и тут же был расстрелян как предатель без суда и следствия.
— Наоборот, — воскликнул Ленин, — именно в этом настоящий революционный пафос и заключается. Неужели вы думаете, что мы выйдем победителями без жесточайшего революционного террора? Если мы не станем расстреливать на месте в массовом масштабе, то какая это великая революция? Это одна болтовня, каша.