— Обо всем спрашивала, спрашивала, да что толку в словах? Слова есть слова.
— Как же вы можете утверждать, что она ни в чем не повинна? — гневно вскричал Фабрициус.
— А так, что вижу.
— Видите? — насмешливо переспросил сын. — Разве это можно видеть?
— Можно, если, конечно, глаза есть. Глаза матери! И напрасно ты криво усмехаешься. Иные знания выше ваших книжных, выше того, что вы, чинуши, называете «совокупностью улик и свидетельских показаний». Материнский взгляд словно бурав — он так и ввинчивается в душу человека. Мать и не глядя видит, она сразу учует, согрешила сноха или нет.
— Ох, мама, если бы это было так!..
— Так оно и есть. Материнское сердце все угадает. Прежде чем беда тебе боль причинит, она сперва в мое сердце кольнет. Уж коли я говорю, что Розалия невинна, это не пустые слова. Пусть-ка теперь кто-нибудь посмеет обвинить ее, ему придется, черт побери, иметь дело со мной!
Тут госпожа Фабрициус подбоченилась и воинственно оглянулась по сторонам, как будто комната кишела незримыми ее противниками, хотя перед ней в эту минуту стоял единственный маловер, да и тот сложил оружие. После этого госпожа Фабрициус подробнее рассказала сыну о своем посещении девицы Розалии Отрокочи. Юный сенатор с жадностью ловил каждое ее слово, подобно тому как истомившаяся от зноя земля впитывает в себя росу — всю до последней капли.
— Ну так вот: была я там. Что и как говорить, я еще дома придумала. Пошла не с пустыми руками — взяла с собой последний цветок георгина, про эти цветы есть в здешних краях поверие: сколько таких цветов девушка себе в волосы приколет, столько будет у нее в этом году женихов. Так вот, прихожу я с цветком к Матильде. Девушки ее большей частью на веранде сидят; увидели меня и впились глазами в мой георгин. Ведь каждая из них жениха ждет! Спрашиваю про Розу, отвечают: она в комнате мадемуазель Матильды, вышивает. И правда, сидит Розика рядом с твоей крестной, работает. Поболтали мы о том, о сем, как обычно, а потом я вдруг возьми да этак хитро и переведи разговор на георгин: «Кому, говорю, его отдать? Ты, Розалия, уже свой цветок получила». А она улыбается и говорит в ответ: «Получила, да и потеряла. Значит, и жениха потеряла». И тут я спрашиваю, как задумала: «А, интересно знать, где же ты его потеряла?» Розалия засмеялась, на щечках ямочки — если бы только ты их видал, Тони! — и отвечает: «В парке, в трактире, когда господин Кендель… Когда это было, тетя Матильда?» — «Во вторник вечером, вернее, ночью», — подсказала мадемуазель Клёстер. Я, конечно, прикинулась удивленной. «Ночью? — спрашиваю. — Непонятно! Что вы там делали ночью?» Розалия посмотрела на меня чистым и таким горделиво-спокойным взглядом — видно, не поняла, что я допытываюсь, подумала, что я ее храбростью восхищаюсь, и поясняет: «Документ один мне нужно было подписать в присутствии свидетелей. О наследстве». — «И кто же был свидетелями?» — спрашиваю. «Господин Кендель, говорит, и Дёрдь Гёргей».