Прошло какое-то время, прежде чем я увидел заспанное лицо незнакомого мне каторжанина. Поздоровавшись так, как это принято у завсегдатаев централов, Мишаня не спеша слез с нар, немного посуетился возле тумбочки с розеткой и стал варить чифирь. В хате по соседству у меня не было ни чая, ни кружки, чтобы его сварить, да мне в тот момент было и не до чифиря. Я был «в хороших тягах», но виду, конечно же, не подавал, да и сосед мой, судя по его поведению, об этом даже не догадывался. Я отстучал ему накануне, что у меня в хате – полный голяк, поэтому он и спешил, как гостеприимный хозяин, справиться с этим делом до проверки, уверенный в том, что после неё меня обязательно переведут назад, да ещё, возможно, и дадут оторваться: отмолотят за обман.
Присев на нижние нары, и подложив бушлат, я прислонился к стене, поджал под себя ноги и, находясь почти в тени, мог спокойно тащиться, не рискуя быть замеченным, и одновременно наблюдать за размеренными и спокойными движениями Мишани. Во всём его облике, так же как и в манере держать себя, чувствовалась абсолютная уверенность в себе, властность босяка и в то же время мудрость обитателя острогов. Да, безусловно, в этом человеке было нечто особенное, то, что отличает, как правило, личность от серой посредственности, но что именно это было, мне еще предстояло понять. Если бы я не знал в тот момент воровской расклад Бутырки, то запросто мог бы ошибиться, приняв его за уркагана. Но и сукой, вроде Чёрного и ему подобных, здесь не пахло. У меня на эту падаль был особый нюх.
На вид ему можно было дать чуть больше пятидесяти, но на самом деле его возраст давно перевалил за шестой десяток. Это был мужчина высокого роста, с гордой осанкой и лицом, внушающим доверие. Мы почти не разговаривали. Я кайфовал, а мой теперь уже сокамерник, видно, по природе своей, был молчуном, по крайне мере, в первые часы у меня сложилось именно такое впечатление о нём. Закурив, мы, молча, наслаждались приятной пахучей жидкостью.
Корпусной, заступивший на дежурство, во время проверки нисколько не удивился моему появлению в этой хате. Его интересовало лишь одно: где мой матрац и прочие казённые принадлежности. Приказав дубаку немедленно их принести, он отметил что-то на своей дощечке, молча покачал головой и ушел, сильно хлопнув за собой дверью. После проверки я так и заснул «в тягах» на том же месте, где, удобно примостившись до этого, наблюдал за сокамерником, и проспал до самого вечера, так и не услышав, как принесли мой матрац и личные вещи.
Проснувшись, я увидел на нижнем