Печь картошку было лень. Мошков перекусил шпротами, черствым хлебом и ряженкой, сбившейся в скользкие комки. Жуя, он вспоминал Варю. Не ту, которая ударила его со спины. Другую. Варю, которая таяла от нежности, как масло. Которая, зажмурившись, сжимала губы, чтобы не проронить ни звука. Варю, руки которой обвивались вокруг шеи Мошкова, словно он был деревом, по которому она взбиралась все выше и выше… пока не замирала, подрагивая и тяжело дыша.
– Однажды в детстве я услышала, как родители занимаются этим, – пояснила она Мошкову, удивлявшемуся ее сдержанности. – Это произвело неизгладимое впечатление. Все, связанное с сексом, еще долго казалось мне отвратительным. И тогда я дала зарок никогда не повторять ошибку матери. Ребенку совсем не обязательно слышать, как его любимая мама превращается в похотливую кошку.
Мошков подумал, что она правильно решила. У него тоже имелись детские воспоминания, которые в свое время не давали ему покоя. Это было связано с коллекцией шведских журналов, хранившихся в тайнике отцовского стола. Лучше бы он их не находил! Отец после этого утратил свой имидж полубога. Когда он за что-нибудь ругал Мошкова, тому приходилось изо всех сил сдерживаться, чтобы не брякнуть: «Меня учишь, а сам…»
Закончив нехитрую трапезу, Мошков сжег мусор, переоделся во все чистое и забрался на водительское сиденье. Он знал, что все равно не уснет этой ночью. Так не лучше ли поднажать, чтобы наверстать упущенное? Алмазы алмазами, а у него, Мошкова, свой груз, который необходимо доставить по назначению – в срок и по возможности невредимым.
Прикинув, сколько хрустальных изделий разбилось во время этого злополучного путешествия, Мошков вздохнул, включил фары, зажигание и начал выруливать на трассу. Немного побаливала голова, напоминая о поступке Вари. Лживая, коварная авантюристка, для которой нет ничего святого! Отныне Мошков больше не вспомнит о ней. Варя Добрынина для него умерла. И вообще, хватит засматриваться на женщин и заводить с ними шуры-муры. Они до добра не доведут.
Выехав на пустынную ночную дорогу и направив «вольво» в сторону границы, Мошков пожалел, что находится не дома. Когда ему было плохо, как сейчас, он любил улечься на диване перед телевизором и найти какой-нибудь старый незамысловатый фильм. Там действовали правильные, великодушные, добрые люди, которые всегда одерживали верх над проходимцами и негодяями. Наблюдая за ними, Мошков обещал себе, что с завтрашнего дня станет жить так же – спокойно, уверенно, без затей и метаний из стороны в сторону. Думать об этом было приятно, укутавшись пледом и попивая чай из любимой большой чашки. Тоска отпускала, и прежняя жизнь продолжалась – несуразная, бестолковая, полная ошибок и просчетов. Но где-то глубоко внутри теплилась уверенность, что это не всерьез, понарошку: «Поживу еще немножечко неправильно, а в одно прекрасное утро резко возьмусь за ум и все исправлю».