– Мона! – задыхалась она.
Ее страх отрезвил меня.
В Нью-Йорке началось знаменитое августовское землетрясение, а моя сестра решила, что повторяются события одиннадцатого сентября. Когда она входила в конференц-зал, чтобы раздать участникам распечатанную повестку собрания, и услышала и увидела, как вокруг происходит нечто, чего она не могла понять, но что ее страшно напугало, она, рассыпав распечатки по всей комнате, рванулась к выходу, увлекая за собой двух стоявших рядом сотрудников. Анна твердо помнила, что в таких ситуациях ни в коем случае нельзя пользоваться лифтом, и побежала вниз по лестнице.
Она вспоминала, что первые десять или пятнадцать пролетов пробежала на одном дыхании, ощущая где-то в глазах, или в ушах, или под пленкой, которой словно застелили ее голову изнутри, свое дыхание как шумный прилив и отлив сквозь мутные очертания ступенек и бежавших перед нею коллег. Осознав, что ее не будут убивать прямо сейчас, она прислонилась к стене и наконец догадалась сбросить туфли. Узкая юбка треснула по швам с обеих сторон, и, нажимая на кнопку «вызов», чтобы узнать, жива ли я, сестра яростно дергала и дергала оторвавшуюся темно-синюю подкладку, разошедшуюся махрами ниток во все стороны. Дома она стянула юбку, швырнула на кровать и разрыдалась.
Этого я не стала рассказывать Мироновой, а она перевела разговор на меня саму, стала расспрашивать про родителей, про первые годы в Америке, про учебу в университете и про мои планы. Спросила, замужем ли я, и я засмеялась и ответила: конечно нет. И добавила: вообще-то я недавно рассталась со своим молодым человеком. Пришлось заговорить про конфликт с его родителями, хотя, наверно, не стоило этого делать, подумала я, когда дошла до встречи в «Уолдорф-Астории», но останавливаться было уже поздно. Никто не знал, что произошло у нас с Адамом, даже Ксения. Все знакомые считали, что мы всё еще вместе.
– Южане? – понимающе спросила Татьяна.
Я кивнула.
– Откуда?
– Штат Миссисипи.
– Понятно.
Я не стала объяснять, что дело не только в том, что они южане, всё немного сложнее. Всё всегда немного сложнее. Сложно было выйти из «Уолдорф-Астории» и пойти по Пятой авеню, продолжая держать Адама за руку. Он долго рассказывал о своих делах, молчал о только что прошедшей встрече, но, когда мы остановились на светофоре на углу Седьмой и Сорок шестой, заметил:
– А по поводу встречи с родителями… Пускай пройдет немного времени.
– Конечно, – ответила я, – всегда нужно немного времени.
Немного времени на самом деле нужно, чтобы разочароваться в человеке. Достаточно всего лишь перейти грань между тем, чтобы делать вид и быть. Говорят, если долго с человеком, в нем начинает раздражать то, что раньше нравилось, и ты придираешься к самым привычным вещам без повода. А если дело не в том, что повода нет, а в том, что раньше не знал, почему человек ведет себя так или иначе, почему так улыбается и разговаривает с тобой и другими? И когда однажды понимаешь мотивацию поступков, видишь скрытое и слышишь недосказанное или сказанное за закрытыми дверями, в глазах начинает двоиться: за всем, что происходит, просматривается второй план, который видишь только ты – и никогда никому не скажешь. Вот этот второй план и заставляет кровь кипеть. Возможно, мы с Адамом остались бы вместе и после той встречи. Так же ходили бы, обнявшись, по Седьмой авеню, смотрели бы праймериз и читали книги перед сном, сплетясь в клубок под одеялом. Но, наверное, при взгляде на него кровь у меня часто начинала бы закипать. И мне было как-то не по себе от этой мысли.