Менгли-Гирей сидел на подушках, глядел в сторону. Вошедший, не доходя пяти шагов до хана, упал на колени и поцеловал край ковра, на котором сидел владыка.
— Приветствую тебя, великий и несравненный, — сипло проговорил казначей, — и молю аллаха о том, чтобы казна твоя была так же полна завтра, как и сегодня. Вчера я получил письмо из Чуфут-Кале. Сейтак-ага снова просит выслать золота для продолжения строительства дворца в Ашламе.
— Много он просит?
— Не смею сказать, о благочестивый.
— Говори.
— Четыре тысячи золотых гуруш.
— Четыре тысячи! Ты, надеюсь, не выдал их этому грабителю? — крикнул хан.
— О верный хранитель мудрости и справедливости! Я знал твое желание построить самый роскошный и великолепный дворец в мире, мои уши слышали твои повеления выдавать Сейтаку золота столько, сколько потребуется, и я…
— И ты выдал золото! — хан застонал. — О великий боже! Зачем мне этот великолепный дворец, если я войду в него нищим. Скажи мне, как высоко возведен дворец?
— Да не обрушится твой гнев на мои седины — дворец поднялся не больше, чем до колен человеку. Так пишет Сейтак.
— Зачем этому вору понадобилось столько золота, если дворец не подрос ни на палец?
— Сейтак пишет, что дворцы, которые он строил раньше, обходились дешево. Рабам и пленникам не надо платить. Но по твоему повелению, мудрейший, Сейтак нанял целую орду гяуров-итальянцев, и они каждый день требуют золота. Они не положили ни одного камня в стены дворца и только знают одно: изображают будущий дворец на бумаге во всех видах. Так пишет Сейтак.
Хан долго смотрел в окно, сделанное под потолком, и затем медленно произнес:
— Звездочет из Кафы предсказал мне, что дворец тот принесет мне несчастье. Он, видно, был прав. Сегодня же поезжай в Ашламу и передай мою волю: я хочу, чтобы оджак[48] этого дворца никогда не дымился. Пусть Сейтак начинает строить другой дворец, в Салачике — там, где я думал восставить себе сераль первый раз. Пусть он делает такой же великолепный дворец, но наполовину меньше. Золота он получит тоже наполовину меньше, а половину мастеров-гяуров пусть выгонит.
— Будет сделано, благословенный, — произнес казначей и, пятясь, вышел из покоев хана.
В дверях с казначеем встретился седой человек, он бочком протиснулся в дверь и, притворив ее, тихо сказал:
— Явился человек, приходящий во вторник. Когда великий и мудрый захочет выслушать его?
Лицо хана озарилось радостью, он поднял руку и сказал:
— Пусть сидящие рядом подождут. Впусти его сейчас.
Никто, кроме Менгли-Гирея, не знал, что человека, приходившего во вторник, зовут Ионаша. Он появлялся во дворце внезапно и уходил тайно. Никто, кроме хана, не говорил с ним, никто, кроме хана, никогда не видел его лица.