Дед Славко стоял в стороне и чуял: вслух никто осудить разбойников не посмел, однако многие награбленных подарков не принимали, не польстились на шелк, запятнанный кровью, не взяли пряностей, от которых пахло смертью.
— Где наш гусляр, где дед Славко? — закричали у костра. — Подойди, дед, к нам, одарим мы тебя шелком-бархатом, поднесем чашу вина заморского, а ты спой нам песню.
Дед Славко подошел к костру и сказал негромко:
— Песню, дети мои, я вам спою. Принеси, Андрейка, гусельцы. А вино, простите, не приму. И без него с моей слепотой ходить по земле трудно. Тканей шелковых не возьму тож. Мне ли, простому человеку, носить одежду шелкову. Это вам, знатным разбойничкам, она по плечу.
Бражники переглянулись между собой, но возразить старцу не посмели.
Славко принял от Андрейки гусли, сел на корни дуба, вскинул голову, неторопливо перебрал струны. Затихла ватага. Все громче и громче рокотали струны, какую-то до боли знакомую, заунывную мелодию выводили они. Где слыхали, где певали ее? Смолкли на миг гусли, и дед Славко запел:
По горам, горам по высоким,
По раздольицам по широким
Тут огни горят негасимые.
Злы татарове тут полон делят.
Доставалася теща зятю в плен,
Он отвез ее к молодой жене:
«Ты заставь ее тонкий кужель прясть,
Да цыплят пасти, да дитя качать».
«Ты баю, баю, мое дитятко,
Ты по батюшке татарчонок злой,
А по матушке ты внучонок мой,
Ведь твоя-то мать мне родная дочь,
Семи лет она во полон взята,
На правой руке нет мизинчика».
Как услышала тут татарочка,
Она кинулась к своей матушке:
«Ах, родимая моя матушка,
Выбирай себе коня лучшего,
Мы бежим с тобой на святую Русь,
На святую Русь, нашу родину!»
Лилась над поляной песня, все ниже и ниже опускали головы ватажники. Вспомнилось кошмарное время неволи, и эта песня, которую часто певали они. А вот теперь свободу обрели и… разбоем занялись.
— Пошто завел эту песню, старик? — с надрывом в голосе крикнул вскочивший бородач. — Раны старые бередить?! — Бородач рывком распахнул широкий ворот рубахи. — Вот она где, твоя песня! Нет, не изварначились мы, нет! Только вот как далее быть — не знаем. — Бородач опустил голову, призадумался на миг, а потом с безнадежной злостью вымолвил: — Все вы хороши! Один из цепей сброи наковал, а для чо, сам ладно не ведает. Другой песнями возмущает душу, а посоветовать, как дальше, не хочет…
Дед Славко положил ладони на струны, как бы закрывая их, и тихо заговорил. Ватажники подвинулись ближе.
— Давненько живу я с вами. Певал вам песни и былины всякие — и про Муромца Илью, про Микулу Селяниновича да про новгородского гостя Садко. Слагает эти песни народ, и не умрут в памяти народа имена этих людей во веки веков. Почему сие? Да потому, что деяниями своими заслужили они любовь народную. Мне немного осталось жить, но до своей смертушки хотел бы я послушать в народе былину — песню о Соколе да о его славных ватажниках. Найти бы эту песню да унести ее на Русь милую, а там и умереть не жалко.