!
Может быть, в Париже и можно найти уголок, где «замороженному» можно будет дурачить голову какое-то время. Попробуйте найти его в Москве, у нас в Ленинграде, да почти всюду и везде в стране нашей! Не найти! Посему всё труднее и исторические фильмы ставить становится. Двадцатые же годы, ну, словно стёрты стирательной резинкой. Лучше даже начало века и какие-то следы минувшего дальнего сохранились. И речь не только о машинах, пролётках, трамваях, одеждах… Я по сути многих явлений, правил, норм, ситуаций понять не могу! Вот что обиднее всего.
Например, никак до сих пор не могу дознаться, что за нормы и правила, обычаи и нормы повседневного общения у литераторов начала 50-х годов, 40-х, 30-х, тем более 20-х! Отец всё это, конечно, знал, понимал и учитывал. Более того, некоторые ветераны литературы, общение с ними давали возможности ему довольно живо заглянуть не только в самое начало XX века, но и в век предыдущий.
Нет никакого сомнения в том, что отец охотно и обстоятельно мне о многом мог бы поведать, но… Виделись мы редко, встречи были, как правило, короткими. За промежутки между нашими встречами набирались дела текущие, обязательные, требующие решения и разрешения в широком смысле слова. К примеру сказать, в студенческую пору– производственные практики в газетах. Где лучше поработать летом, как, кем?.. Ныне, анализируя минувшее, вижу, что почти всегда соглашался с советами и заветами отца. Счастлив тем, что ни разу не подвёл его, как он шутил, «не осрамил рода казацкого, запорожского»!
Единственным своим просчётом он справедливо видел мою хабаровскую эпопею: слишком понадеялся на одного нашего общего знакомого, а тот подвёл, и мне пришлось на ходу менять место практики, что весьма хлопотно и тревожно. Не учёл он и мои чисто физические возможности, напрасно их сравнивая со своими. Дело в том, что, несмотря на все свои ранения, контузии, болезни, он всё же был человеком изначально очень крепкого здоровья, чего нельзя сказать обо мне. Мой друг и ученик прозаик Вячеслав Всеволодов, увидев, как отец (мы с другом пришли проводить его в любимое им Абрамцево, а сами оставались по редакционным делам в Москве) бодро шёл по крутой лестнице с весьма тяжёлым грузом, прямо ахнул: «Ну, друг мой, мы с тобой в семьдесят лет так не сможем!» С горечью уточняю, что Слава, литературные способности которого высоко оценил мой отец, скончался в сорок с небольшим лет. Другое поколение – поколение детей фронтовиков, мы и не могли быть такими, как наши родители! Мы – не медики, не генетики, но понимали это и видели на собственном опыте и на примерах наших ровесников, что эхо войны в нашей крови не умолкает.