– Все это сказочки для маленьких детей. Надо как следует проверить. Это точно заговорщики.
– Посмотрите, что написано на обороте, это заключенные лагеря Ашах.
Они посмотрели с обратной стороны, прочитали дату «16 мая 1916 г.». Посмотрели на меня и сказали:
– Ну хорошо. А дальше смотри, веди себя, как положено.
На это я ничего не ответил. Повесил сумку на плечо и пошел. А перед выходом увидел новую группу людей, которых собирались вести на расстрел у ручья в топчидерском парке. Среди них я узнал своих земляков: Томислава Герзича, Йосипа Плазинича, Малишу Нешовановича и Витомира Стовраговича. Они меня не заметили, а мне было нечего им сказать, я проскользнул мимо и быстро вышел на улицу.
Потеря отцовской головы меня сломила. Мне нанесли тяжелый удар. Я стоял в раздумьях, не зная, куда пойти. Вышел на Теразие, площадь еще хранила следы военных действий и союзнических бомбежек. Я остановился перед отелем «Москва», один, с пустой сумкой за плечами, с крестом на груди, и долго так стоял. Я был голоден, а денег, кроме еще тех, венгерских, которые нам дали сербы в Сентендре, у меня не было.
Я подошел к уличному продавцу выпечки, немолодому человеку, и попросил его за горсть форинтов дать мне один бублик. Он поглядел на мелочь в моей руке и спросил:
– Что это за деньги?
– Венгерские.
– Я не могу их принять.
Потом посмотрел внимательнее на меня и спросил:
– Откуда ты идешь?
– Из плена.
– Возьми это, дарю, – и протянул мне три бублика и два-три рогалика.
– Благодарю тебя, добрый человек, да поможет тебе Бог!
– Нам всем надо оставаться людьми, – процедил он.
– Когда-то, когда мне было хуже, чем сейчас, в протянутую руку мне клали камень или конский навоз, а ты мне дал хлеба!
– На свете есть разные люди! – сказал он и остался поджидать редких покупателей.
Я отошел от него и остановился, глядя на широкую улицу, по которой лишь иногда проезжал военный грузовик или джип. Народа было достаточно много. Мне показалось, что я чувствую запах гари и слышу звук пролетающих над городом самолетов. Я почувствовал неодолимое желание прямо здесь, в центре многострадального Белграда, вытащить свой крест и говорить народу обо всем, что лежит у меня на душе, о том, что давит на меня, словно камень. Сказать им, что только Господь сможет уберечь нас от новых бед. Но как говорить о Боге в это время, когда его насильно изгоняют из людских сердец?! Как в эти страшные времена говорить от Его имени? Я не стал этого делать. Не хотел провоцировать новые власти, они во всем видят опасность для себя, когда в каждом шорохе мыши или ящерицы им чудится заговор против нового порядка. Этим я бы точно обеспечил себе путь к ручью, у которого множество невинных людей были казнены без суда и следствия.