Одна большая муха, облетев вокруг лампочки, пронеслась как раз над его головой. Может, это душа мученика, уведенного отсюда на смерть, превратилась в насекомое. Она летает над головой палача, большая и черная, цвета смерти. Я лежу на боку и смотрю на муху, а сердце выскакивает из груди. Во всех головах одна мысль: чьи имена сейчас прозвучат? Пронесет или нет? Как будто так важно, чьи имена в списке! Как будто важно, убьют меня или другого. Важно, что убьют человека.
– Те, кого назовут, должны взять свои вещи и выйти в коридор, – говорит Бане Кадровик тихим голосом, не спеша.
Возникает волнение. Опасение превращается в страх, а страх в отчаяние. В голове у каждого звучит собственное имя. Услышит ли он его сейчас? Словно это он сам должен сейчас его произнести, а не тот, со списком в руке. Крюгер начинает читать. Мучается, с трудом выговаривая сербские имена и фамилии. Проклятый язык! Груб, как и этот народ. Он мучается, но не разрешает прочитать сербским надзирателям. Он хочет сам наслаждаться этим ритуалом. Видно, что он действительно наслаждается, получает удовольствие от ужаса в наших сердцах и душах. Имена читает медленно, делает паузы. После каждой фамилии останавливается и смотрит на того, чье имя прозвучало. А тот уже спускается с нар.
Доктор, я вас утомляю подробным описанием переклички смертников. Вы только скажите, я могу ускорить свое сказание. Хорошо, я продолжаю. Должен вам признаться, я сейчас заново переживаю все эти ужасы, словно и не прошло с тех пор пятьдесят лет. Во мне все прожитое осталось навек.
Приговоренные прощаются с остающимися. Просят передать последние слова своим близким, как будто не понимают, что остальные последуют за ними через несколько дней. Пока еще ни один из моих земляков не попал в расстрельный список, хотя нас было не менее половины в этом бараке. Может быть, Вуйкович планирует следующий список составить только из нас? Так и пойдем на расстрел все вместе. Сейчас уводят большую группу жителей Мачвы, крестьян и рабочих. Охранники палками отгоняют их от остальных и выталкивают в коридор. Некоторые в дверях машут на прощанье, прощанье навсегда. Последними выходят Бане Кадровик и Крюгер.
После их ухода повисает мучительная тишина, никто не радуется, да и чему? Тому, что невинных людей отвели на казнь? Кто-то сидит на нарах, кто-то лежит. Вдруг раздается голос Милисава Илича из Граба:
– Сколько еще раз нас пронесет?
Никто ему не ответил.
– Отец Йован, ты единственный среди нас, кто мог бы нам дать утешение, – сказал кто-то из угла напротив.